Путешествие в Ятвягию

Гатилов Павел

Патрик тряхнул головой, словно отгоняя дремотное наваждение, закрыл книгу и почувствовал запах пыли.

– Конрад не виновен, – повторил Патрик.

– Я знаю.

– Как? – Патрик выпучил глаза и раздул ноздри, готовый возненавидеть русского князя.

– Присядь, – сказал Владимир, – я прошу тебя, святой отец, сядь.

Патрик сел. Владимир кивнул.

– Когда ты убыл с моими послами к Конраду, ко мне прибыли послы Болеслава Стыдливого, старого князя Кракова и Сандомира. Болеслав велел передать мне: «Напрасно Конрад отпирается перед тобой. Это он приказал перебить твоих людей! Он возложил на тебя большой позор перед всеми! Отомсти Конраду! Смой с себя этот позор!» Тогда я призвал своих воевод – Василько Слонимского, Желислава и Дуная и приказал им вступить в пределы Мазовецкого княжества. Три дня назад вернулись мои следопыты, которых я послал к Пултуску. Они нашли след убийц, ведущий на восток вдоль Буга и потом теряющийся в глубинах леса. Только тогда я понял, что это не Конрад.

– Тогда останови войну.

– Вчера я послал гонцов к моим воеводам.

– Ты понял, что Конрад не виновен три дня назад, но послал гонцов только вчера?

– Ты храбр, Патрик. Я видел не так много священников, которые разговаривали с князьями так же бесстрашно. Я не потерпел бы таких речей от монаха при моих подданных, но раз мы одни, я отвечу тебе, как перед Богом. Думаешь, я люблю войну? Нет. Меня все чаще называют книжником, как бы в укор, с усмешкой, словно намекают, что князь должен быть воином. В последние годы я редко хожу впереди войска. Посылаю воевод. Я не боязливый – повоевал в молодости. Война не радует меня. Боль, смерть, бабий вопль, детский плач. Что смысла в том, что я пролью чью-то кровь собственной рукой? Никогда еще на Руси не было столько храбрых князей, как в наш век. Мой отец Василько и его брат Даниил сражались впереди всех, так что венгры, чехи и лехиты дивились их отваге. Мой тесть, брянский князь Роман, отдавая за меня дочь, узнал, что на его землю напали литовцы. Он вышел с дружиной, сразился с ними, победил, и хотя сам был ранен, вернулся и продолжил веселье. Александр Суздальский [48] прославил свое имя, когда победил шведов на берегу Невы и Божьих дворян на льду озера. Его сын, Дмитрий [49] , не менее храбрый воин. По всем землям идет молва о подвигах Довмонта Псковского [50] . Мой брат Лев – двуличный хитрец, но никто не посмеет оспаривать его мужество. И вот посуди, столько отважных князей, и никогда еще Русь не была так слаба. Что смысла в храбрости и силе князей, если Бог не с нами? Я хочу поднять свои города не силой мышцы, но мудрым правлением. Хочу строить города, крепости, храмы. Судить честно. Дань взимать милосердно. Но бывают испытания, когда князь должен поднять рать, каким бы миролюбивым он ни был. Я не знал, виновен ли Конрад. Но все вокруг уверены, что Конрад опозорил меня. Значит, я должен был наказать Конрада. Иначе все подумали бы, что я слаб. А враги люты, смотрят и ждут моей слабости. И если они увидят, что я слаб, они налетят, как вороны, и не пожалеют мой народ. Понимаешь?

48

Александр Невский (1220–1263) – князь новгородский, великий князь владимирский. Имеются в виду победы в битвах на Неве (1240) и Чудском озере (1242).

49

Дмитрий (1250–1294) – князь переяславский, великий князь владимирский.

50

Довмонт (1230-е – 1299) – князь налынанский, князь псковский.

– Прости меня. Ты князь, а я всего лишь монах. Это не может вместиться в моей голове, когда невинные люди приносятся в жертву ради предотвращения того, что еще только может произойти, как будто Бог не участвует в делах этого мира. Для меня это какое-то мирское безумие.

– Я не буду продавать пленников на рынке. Поселю в одном месте. Если Конрад пожелает, сможет выкупить их за малую цену.

Некоторое время оба молчали.

– Ты убедился, что Конрад не виноват, – заговорил Владимир, – значит, знаешь, кто?

– Только подозреваю.

– Говори.

– Ты опять будешь мстить, если я скажу тебе?

– Возможно. Но я не начну новой войны. Я смыл с себя позор, наказав Конрада. Все это видели. Теперь я хочу только правды, чтобы знать, кто мой враг, и чтобы он не знал, что я его знаю.

– И ты не разгневаешься на меня, какие бы имена я не назвал?

– Говори, – повторил Владимир.

Патрик достал свои четки и, как бы между прочим перебирая их, начал рассказывать.

– Сначала я подозревал брата Конрада – Болеслава, князя плоцкого. Я узнал, что он с дружиной был в Пултуске незадолго до нападения. А после русскую княжескую ладью видели в Плоцке. И самое главное, что мне удалось узнать, – на дне реки около Пултуска лежит только одна ладья. Так же я допускал, что нападение совершили сами ятвяги или литовцы, потому что только эти язычники могли пройти через обширную заболоченную чащобу. Однако, как мне стало известно, в эти самые дни Тройдень выдавал дочь за Болеслава Плоцкого.

Ни один князь – ни христианин, ни язычник – не благословит месяц своей свадьбы или свадьбы дочери кровавой расправой. Поэтому я больше не думаю ни на Болеслава Плоцкого, ни на Тройденя. Также я думал на тевтонских братьев, потому что та ладья могла пройти по Висле и мимо Плоцка, а дальше лежат их владения. На обратном пути я узнал также, что Дорогичин – владение твоего брата Льва, значит, его людям было сподручнее, чем кому-либо, выследить их. Тогда объясняется, почему убийцы не устроили засаду, а шли вдоль реки, выслеживая корабли. Но теперь, после твоих слов, я также думаю на Болеслава Стыдливого, который так поспешно толкал тебя к войне с Конрадом. Может, он и добивался этого? Откуда ему знать, что Конрад виновен? И откуда ему было знать, что Конрад будет отпираться? Сначала твое посольство должно было достичь Черска – мы ехали три дня. Потом весть, что Конрад отпирается, должна была дойти до ушей Болеслава – даже если у него есть свои люди при дворе Конрада, им надо было еще доехать до Кракова или Сандомира. Только после этого Болеслав мог снарядить своих послов к тебе, чтобы сказать: «Напрасно Конрад отпирается».

Патрик замолчал. Ни одна мышца на лице Владимира не выдавала волнения. Наступившая тишина обволакивала собеседников, словно была материальна, как туман или дым.

– Продолжай, – неожиданно сказал Владимир.

– Я все сказал.

– А измарагд? – спросил князь, даже не взглянув на гостя. – Кто это?

Патрик смущенно сдвинул брови и опустил глаза.

– Это ты.

– Ясно, – Владимир поджал губы и кивнул, – подай мне свой крест. Смотри, целую тебе крест в знак того, что не начну новой войны ради возмездия. Мне только нужно знать правду. Теперь я верю тебе больше, чем когда-нибудь. Серебра получишь, сколько надо. Могу дать лошадей. Закончи, что начал. И я позволю тебе проповедовать в Ятвягии, если ты еще хочешь этого.

Когда Патрик вышел от князя, он посмотрел на свои четки, развязал узел и снял с нити зеленую бусину. Осталось четыре.

Слово 8: Даниил

Патрик со Стегинтом решили идти в Угорские горы, владение князя Льва, пешком. Патрик не любил ездить верхом, Стегинт недолюбливал корабли. Также они согласились держать путь вдоль западного берега Буга – подальше от татарской степи, ближе к единоверной ирландцу латинской Польше.

Патрик шел медленно, чем непомерно раздражал молодого ятвяга. Зато долго не уставал, и когда Стегинт начинал просить о привале, уступал подростку лишь по необходимости. В конце концов путники приноровились друг к другу. Стегинт шел быстро, обгонял проповедника и останавливался на короткий отдых. Тем временем Патрик неспешно нагонял послушника, тоже уходил вперед, а тот, подождав еще немного и набравшись сил для нового рывка, совершал следующий переход, и так они передвигались, соблюдая лишь договоренность не терять друг друга из виду. За выносливую неспешность Стегинт, смеясь, дразнил Патрика, громко называя его болотной черепахой, тот пытался хмуриться, терпеливо снося неблаговоспитанность послушника.

Ночевали в деревнях. Несмотря на начало осени, дни стояли жаркие, словно природа пыталась наверстать свое после дождливого лета. Поначалу странников окружали густые леса, среди которых изредка открывались неширокие пространства поселений, окруженных полями и пастбищами. Но на третий-четвертый день пути краевид изменился. Поля стали шире, леса поредели, глазам открылась граница земли и неба. Обширные выжженные солнцем пространства чередовались с небольшими зелеными рощами. Еще через день равнинную местность сменили крутые холмы.

Утром пятого дня Стегинт, в уже привычном для себя облачении минорита, стоял на развилке посреди маленькой рощицы в тени молодого дуба, запрокинув голову и глядя куда-то вверх. Патрик настиг послушника. Опершись обеими ладонями о дорожный посох, он перевел дыхание и посмотрел туда же. Из земли на высоту в три человеческих роста вырос каменный столп серо-зеленого цвета. Его вершину венчало изваяние орла.

– Почему у этой птицы две головы? – спросил Стегинт.

– Кажется, это ромейский орел, символ греческой империи [51] , – ответил Патрик.

51

Т. е. Византия.