Путешествие в Ятвягию
Шрифт:
На реке появился черный силуэт корабля, за ним – еще два. На берегу зажглись факелы. Их мерцающий желтый свет был виден издали. Ладьи повернули и, медленно вырастая, подошли к берегу. Сначала на них занесли часть добычи. Потом завели пленников на плоты, привязанные к ладьям. Люди молчали, но когда их усадили, до слуха донеслись сдавленные рыдания.
– Вас долго не было, – сказал Василько.
– Мы думали, вы станете выше по реке, – ответил кормчий.
– Эти двое поплывут с вами. Они должны невредимыми добраться до Берестья и предстать перед лицом Владимира.
– Воля твоя, княже, но я посажу их с пленниками. Другого места у меня для них нет.
– Они не пленники.
– Пусть, – вмешался Патрик, – мы сядем с этими несчастными. Так даже лучше.
– Помни, что они не пленники, – строго повторил Василько и добавил, – будьте осторожны, это случилось недалеко отсюда.
– Я знаю, – отозвался корабельщик, – знаю…
Патрик со Стегинтом зашли на палубу. Мостки подняли, и ладья стала отдаляться. Василько Слонимский поднял руку. Желтые огни на берегу погасли почти одновременно.
Слово 7: Владимир
Всю ночь корабли плыли, не подходя к берегу. Утром сильный западный ветер натянул парус, предоставив гребцам долгожданный отдых. Патрик почти не спал, утешая пленных, читая над ними молитвы на латыни и благословляя их поднятым высоко необычным крестом. Кормчий поначалу злился на чужеземца за его старания, но потом сообразил, что это даже к лучшему. Никто из пленников не бился в рыданиях, не нападал в отчаянии на охранников, не прыгал в воду.
Где-то пополудни корабли с плотами пристали к берегу и простояли до вечера.
– Что случилось? – спросил Патрик одного из корабельщиков.
Тот что-то буркнул вместо ответа и отошел в сторону, но другой ответил:
– Быстро плыли. До Дорогичина осталось два поприща.
– И что же с того?
– Кормчий хочет пройти мимо Дорогичина ночью.
– Разве этот город не во власти Владимира? – удивился Патрик.
– Нет, это город Льва. Кто ведает, что придет его людям в голову? Вдруг захотят осмотреть или задержать нас.
– Я думал, владения Льва далеко в горах.
– Лев владеет тем, чем владел его отец Даниил, а Владимир – тем, чем владел его отец, Василько, брат Даниила. А Дорогичиным прежде владели Божии дворяне [46] . Их изгнал из этой земли Даниил, поэтому и город был его, а теперь – Льва, хоть и далеко от его владений. И застава [47] там его сидит. А люди его делают, что хотят.
Патрик со Стегинтом переглянулись.
В третий день корабль достиг Берестья, причалив к рыночной пристани, которую так хорошо помнил Стегинт. Деревья в окрестностях города начали желтеть, роняя на воду первые листья.
46
Божии дворяне – так на Руси называли крестоносцев. В данном случае имеются в виду рыцари Добжинского ордена.
47
Застава – сторожевой отряд.
На княжьем дворе один из слуг узнал Патрика и предложил путникам пройти в поварню.
– Иди, – сказал Патрик Стегинту, – а я буду ждать князя, чтобы не пропустить его.
– Я принесу тебе чего-нибудь, – сказал Стегинт.
Его не первый раз удивляло равнодушие, с которым Патрик относился к еде. Поначалу Стегинт находил этому разные объяснения. Патрик – старик, и ему не надо много есть. Патрик и сам по себе не худой, и значит, дольше может терпеть голод. Под многочисленными складками своей одежды Патрик прячет еду, которую тайно ест, – поэтому, догадался ятвяг, христианские вайделоты и носят такую просторную одежду. Но со временем Стегинт стал осознавать, что все эти объяснения ошибочны, и голод, который испытывает этот иноземец, такой же настоящий, как и у него. По мере этого осознания Стегинт поневоле стал проникаться уважением к выдержке иноплеменника. В его душе зародилась даже зависть. Ему хотелось выглядеть таким же мужественно-равнодушным к голоду. Но когда голод наступал, он оказывался сильнее зависти.
Отпустив послушника и оставшись в одиночестве, Патрик, мало спавший две ночи, без сил опустился на чурбан, стоявший около крыльца княжеского терема. Кожа на его лице обвисла, волосы были взлохмачены. Он хотел как можно скорее увидеть Владимира. Чтобы успокоиться и сосредоточиться, он достал из сумы бусины четок, насадил на нить пять из восьми, завязал узел и начал перебирать их, закрыв глаза и читая молитву. Когда открывал глаза, взгляд цеплялся о синюю бусину. «Значит, у Льва есть владение близко к Пултуску. И корабли, вышедшие из Берестья, прошли через владение Льва, мимо его города…»
Погруженный в мысли ирландец не сразу заметил, как на крыльце появился князь.
– Ты быстро вернулся! – громко и приветливо сказал Владимир.
– Я поспешил назад, как только узнал, что ты начал войну, – поднялся Патрик, – я думал, ты послал меня узнать вину Конрада.
– Так и есть.
– Тогда зачем ты навел полки на Мазовию прежде моего возвращения?
– Разве русский князь должен держать ответ перед латинским монахом?
– Нет. Но и простые люди вправе надеяться, что князья будут поступать по правде.
Лицо князя помрачнело. Слуги, ходившие по двору, куда-то исчезли.
– Иди за мной, – сказал Владимир и удалился в терем.
Патрик поднялся на крыльцо и, миновав стражей, вошел в тронную залу, но здесь никого не оказалось. Косые желтовато-зеленые лучи падали на пол. За троном Патрик заметил низкий дверной проем. Дверь была приоткрыта. Ирландец прошел внутрь.
– Закрой за собой, – раздался голос князя.
Это помещение было просторнее. Окна под самой кровлей освещали внутреннее пространство неравномерно. Больше всего света падало на круглый стол, стоявший в середине и окруженный несколькими креслами. Владимир сидел вполоборота к гостю. У стены стоял низкий дубовый шкаф, в котором лежало примерно три десятка книг. Если бы не усталость, Патрик, наверно, оторопел бы от такого богатства. Книги не были прикованы цепями, как в монастырях.
– Князь, Конрад не виноват…
Владимир поднял руку, обрывая гостя.
– Возьми книгу. Любую.
Патрик выполнил волю князя.
– Открой ее…
Старый переплет заскрипел, как снег под ногами. Взору гостя предстали червленые буквицы, похожие на зверей. Линии переплетались луковичными изгибами. Патрик попытался прочесть слова.
– Не понимаю, что здесь написано.
– Это славянские буквы, – сказал Владимир, – их придумали наши апостолы – Кирилл и Мефодий. Нашлись хулители, которые сказали, что не следует иметь своих букв другим народам, кроме евреев, греков и латинян, потому что на этих языках были надписи на кресте Господнем. Услышав это, Римский Папа осудил хулящих славянские книги и сказал: «Да исполнится слово писания – пусть восхвалят Бога все народы». Вот здесь мое княжество. Когда-нибудь я умру. Мои города и угодья примет новый владелец. Но это я унесу с собой. Похожая зала есть в другом моем городе – Любомле. Здесь и там я принимаю князей. И тебя вот.