Путешествие вокруг света
Шрифт:
Затем индейцы принесли музыкальный инструмент, состоявший, как и свирель, или флейта Пана, на Тонгатабу, из восьми тростниковых трубочек, с той только разницей, что они здесь ступенчато уменьшались и составляли целую октаву, хотя звук отдельных дудочек был не совсем чистый. Возможно, мы услышали бы, как они играют на таком инструменте, если бы как раз в этот момент не появился индеец с кокосами, сахарным тростником и плодами фикуса, и сей подарок не отвлек наше внимание от музыканта. Жаль, что мой проницательный и добрый друг, сообщивший мне свои наблюдения о музыкальном искусстве жителей островов Дружбы, Таити и Новой Зеландии, не побывал на Танне, где, несомненно, нашел бы материал для многих новых полезных наблюдений [483] .
483
Речь идет о лейтенанте Джеймсе Варни (1750—1821), находившемся на борту «Адвенчера», с которым «Резолюшн» разлучился 30 октября 1773 г. К концу жизни он дослужился до чина контр-адмирала и приобрел известность своими трудами по истории морских путешествий и географических открытий.
Хотя выше и было упомянуто о недоверчивом и мстительном нраве жителей Танны, я все же не могу отказать им в известной сердечности и доброте. Недоверчивость и мстительность, видимо, не столько природные свойства, сколько последствия беспрестанных войн, которые подвергают их жизнь почти постоянной опасности. Их поведение по отношению к нам утвердило меня в таком предположении. В самом деле, они держались с нами осторожно и сдержанно, покуда не убедились, что мы явились к ним без всяких враждебных намерений. Правда, торговали они с нами не столь много и охотно, как таитяне, однако связано это было с тем, что они не столь богаты; и разве не было гостеприимства в том, что они меняли излишки на что-то необходимое [484] ?
484
Для немецкого читателя, знакомого с Англией лишь по английским романам, я должен сделать здесь небольшое примечание. Мне кажется, будто я слышу вопрос, может ли кто-либо в стране, столь гордой своим гостеприимством, рассчитывать на благородство, подобное тому, о коем здесь говорилось? Зайдите в первую попавшуюся лондонскую гостиницу — бьюсь об заклад, что любой непредвзятый англичанин, а таких полно, скажет: «Give me Old England for hospitality, there you may have every thing for your money».— «Благослови господь мою гостеприимную родину, за наличные здесь можно иметь все, что пожелаешь».
Мы отдарили наших друзей-индейцев, чем могли, вернулись на берег и провели там еще некоторое время с туземцами. Среди них было больше женщин, чем мы видели когда-либо до сих пор; большинство, видимо, были замужние, потому что они несли на спине в мешках из циновки детей. Некоторые носили в плетеных корзинах также выводок молодых кур, ямбо или плоды фикуса и предлагали нам все это купить. У одной из них была целая корзина зеленых апельсинов, хотя ни в одну из своих прогулок мы не видели апельсинового дерева. Поэтому нам было приятно хотя бы случайно узнать, что и здесь, как на Малликолло, растут апельсины; это позволяет предположить, что они растут и на других расположенных между ними островах.
В тот день нам особенно везло на такого рода открытия. Так, одна женщина подарила нам паштет или пирог, корочка или тесто которого были приготовлены из бананов и клубней Arum[таро], а начинка — из смеси листьев Hibiscus esculentusс ядром кокосового ореха. Этот паштет был очень вкусный и делал честь поварскому искусству здешних дам. Мы купили также несколько восьмитрубных свирелей, которые они принесли на продажу вместе с луками, стрелами, палицами и копьями, и, полные впечатлений, довольно поздно вернулись на борт.
Поев, мы опять отправились на берег, где наши люди занимались рыбной ловлей. Доктор Спаррман и я пошли к возвышенности, чтобы еще раз побеседовать с жившими там островитянами. На полпути нам повстречалось несколько человек, которые показали нам ближнюю тропу. Едва мы подошли к хижинам и сели рядом с почтенным, благообразным главой семейства средних лет, как наши друзья вновь попросили нас что-нибудь спеть. Мы без долгих отнекиваний доставили им сие удовольствие, и, так как они удивлялись разнообразию наших песен, мы постарались объяснить, что родились в разных странах. Когда это до них дошло, они вызвали из круга слушателей пожилого худого мужчину и сказали, что он тоже из другой страны, а именно с острова Ирроманга [Эроманга], и тоже споет нам что-нибудь. Он запел песню, но производил при этом такие телодвижения и гримасы, что не только все присутствовавшие индейцы, но и мы не могли удержаться от смеха. Впрочем, его песня была не менее благозвучна, чем те, что мы слышали от родившихся на Танне, однако содержание, судя по тону и множеству забавных жестов, было более шутливое и веселое. Язык совершенно отличался от таннского, но был отнюдь не грубый и не лишен благозвучия. Слова также произносились с соблюдением определенного размера, непохожего, однако, на тот медленно-серьезный, что мы слышали утром.
Когда он кончил петь, индейцы заговорили с ним на его языке, поскольку их языка он, видимо, не понимал. Был ли он здесь в гостях или в плену? Этого выяснить не удалось. По сему случаю туземцы рассказали нам, что их лучшие палицы из казуаринового дерева доставляются с Ирроманги. Поэтому вероятно, что они находятся с жителями этого острова в дружеских отношениях и связях. Ни в чертах лица, ни в одежде человека с Ирроманги нельзя было заметить ни малейших национальных отличий, если не считать того, что его короткие и шерстистые волосы не были, как у местных жителей, заплетены в косички. Он выглядел бодро и казался смышленей, чем большинство обитателей Танны.
Покуда он демонстрировал нам свои способности в пении, из хижин потихоньку вышли женщины и смешались со слушателями. По сравнению с мужчинами они были в основном маленького роста и носили косматые юбки, сплетенные из травы и листьев, в зависимости от возраста длиннее или короче. Те, у кого уже были дети и кому было лет тридцать, потеряли всякую красоту, и их юбки доходили до щиколоток. Зато у девушек лет четырнадцати черты лица были не лишены приятности; особенно красила их мягкая улыбка, которая становилась все дружелюбнее по мере того, как у них проходила робость. В большинстве они были очень стройные, с изящными милыми руками, полными грудями и в забавных юбчонках, едва достававших колен. Их волнистые волосы, неподстриженные и неубранные, свободно ниспадали вокруг шеи, служа ей естественным и приятным украшением, а зеленый лист банана, который многие носили как шапочку, красиво контрастировал с черным цветом волос. В ушах они носили серьги из черепахового панциря, и число таких украшений возрастало по мере того, как убывала привлекательность женщин. Самые старые и безобразные носили ожерелья, множество колец в ушах, украшений в носу и браслетов.
Мужчины, по-видимому, не проявляли к женщинам ни намека на уважение; те были покорны малейшему их знаку и, по словам наших матросов, часто выполняли унизительную работу вьючных животных. Видимо, такая тяжелая работа нередко была выше их сил, и в этом крылась причина их маленького роста и слабого сложения. Вообще все нецивилизованные народы отказывают женщинам в общих человеческих правах и обращаются с ними как с существами низшей породы, ибо мысль о том, чтобы искать в объятиях своей спутницы счастье и радость, возникает только на определенной ступени культуры. Покуда человек вынужден беспрестанно заботиться лишь о том, как бы поддержать свое существование, до тех пор в отношениях между обоими полами возможны лишь чувства не слишком утонченные, ограниченные скорее одним животным удовольствием. Точно так же слабость, нежность, терпеливость женщин у дикаря не вызывает желания подбодрить и защитить их, а скорее это поощряет его угнетать и жестоко обращаться с ними, ибо стремление господствовать присуще человеку от рождения и столь сильно, что он, во всяком случае в естественном состоянии, готов наслаждаться им даже за счет беззащитных.
Лишь с ростом населения, когда забота о пропитании перестает тяготить каждого отдельного человека, как бы разделяется между всем обществом, возрастает нравственность, изобилие сменяет нужду и беззаботность позволяет наслаждаться более утонченными радостями жизни, отдыхать и развлекаться, а значит, и узнавать и ценить любезные свойства противоположного пола.
Однако при всем том даже самый грубый дикарь вполне способен на определенную нежность и симпатию. Это наглядно проявляется, покуда он еще бегает мальчиком [485] , безмятежным и беззаботным; но когда сгодами ему приходится самому заботиться обо всем необходимом, тогда, конечно, стремление удовлетворить свои потребности вскоре пересиливает и ослабляет менее насущные чувства. Сохраняют силу лишь изначально врожденные страсти, а они одинаковы под всеми широтами. К их числу принадлежит и отцовская любовь, красноречивый пример которой мы наблюдали этим вечером. Маленькая девочка лет восьми попыталась незаметно взглянуть на нас из-за голов сидевших вокруг людей. Но, увидев, что мы ее заметили, она во всю прыть побежала в хижину. Я показал ей кусок таитянской материи и дал знак, что она может его взять; однако девочка все не решалась. Тогда встал ее отец и уговорил ее подойти. Я приветливо взял ее за руку, дал материю и разных мелких украшений и с удовольствием наблюдал, как радость озарила лицо отца, увидевшего счастье своего ребенка, и благодарность лучилась из его глаз.
485
Читатель помнит, что мальчики на Танне были первые, с кем у нас завязались добрые отношения.
Мы пробыли у этих добрых индейцев до самого заката, слушая, как они поют, удивляясь их искусству обращаться с оружием. По нашей просьбе они пускали стрелы то вверх, то в цель перед собой. Вверх стрелы летели не особенно высоко, но в цель на небольшие расстояния островитяне стреляли, как уже говорилось, превосходно. Они умели также отражать палицами или боевыми дубинками дротики, примерно таким же образом, как таитяне. Палицы, имевшие с двух сторон выступы (плоские и по форме напоминающие ланцет ветеринаров), попали сюда, по их словам, с низкого острова Иммер. Но изготовляют ли их тамошние жители, или же этот остров необитаем и туда ездят лишь время от времени, чтобы раздобыть раковины или нужную породу дерева, этого мы установить не смогли. Перед нашим уходом женщины разожгли костры, чтобы приготовить ужин, некоторые возле хижин, некоторые внутри, а мужчины и дети пододвинулись к этим кострам, поскольку для них, почти нагих, вечерний воздух был уже довольно холодный. У некоторых верхние веки опухли, должно быть из-за обыкновения сидеть в дыму. Это мешало им смотреть, и, чтобы какой-либо предмет попал в поле зрения, им приходилось откидывать голову назад. Подобные опухоли встречались уже у пяти-шестилетних мальчиков, так что, возможно, это болезнь наследственная.