Путешествие вокруг света
Шрифт:
Над моей головой было ясное небо, в моих ушах шелестел свежий морской ветер, и я наслаждался безмятежностью и покоем, какими могло одарить лишь сочетание приятных картин. Незаметно я углубился в мысли о пользе, какую принесло островитянам наше здесь пребывание, и сколь же радовало меня успокоительное, но, увы, преждевременное сознание, что мы, к чести человечества, показали себя здесь в самом выгодном свете! Мы провели всего четырнадцать дней среди народа, который вначале повел себя крайне недоверчиво и был полон решимости не оставлять неотмщенным даже малейшее проявление враждебности. Это подозрение, это глубоко укоренившееся недоверие мы сумели преодолеть и устранить спокойным, обдуманным поведением, умеренностью и последовательностью всех своих действий. Они, в своей жизни еще никогда не имевшие дела со столь безвредными, миролюбивыми, но при этом отнюдь не трусливыми или достойными презрения людьми, они, привыкшие доселе в каждом чужеземце видеть коварного, вероломного врага, научились теперь у нас, на нашем примере выше ценить своих ближних! Как только нам удалось
Тут мои мысли прервал шум приближающихся шагов. Это был доктор Спаррман. Я показал ему местность и поведал, какие мысли вызвала она у меня. Созвучность его чувств с моими придала им еще большую силу. Но в конце концов надо было оторваться от этого зрелища и возвращаться на корабль, ибо время приближалось к полудню. Первый туземец, которого мы встретили, убежал от нас и спрятался в кустах. Затем у входа на плантацию нам встретилась женщина, которая, судя по всему, тоже рада была бы убежать, но не решалась, ибо мы появились неожиданно и сразу оказались слишком близко. Дрожащими руками, с испуганным лицом она протянула нам корзину, полную ямбо. Озадаченные, мы, однако, приобрели у нее фрукты и пошли дальше. Как на самой плантации, так и рядом с ней в кустах стояло много мужчин; они знаками все время показывали, чтобы мы возвращались на берег.
Едва мы вышли из леса, как загадка сразу объяснилась. Двое мужчин сидели на траве, у них на руках лежал третий. Он был мертв. Они показали нам пулевую рану в боку и сказали с трогательнейшим выражением: «Он убит». На их языке это выражалось несравненно более проникновенно — одним словом: марком.Услышав такую новость, мы поспешили на берег, где обычно находились наши люди, но не нашли там ни одного индейца и узнали, что случилось.
Как обычно, чтобы оградить от индейцев место, нужное нашим людям для работы, был выставлен пост; матросы же переходили разграничительную линию свободно и могли при желании смешиваться с дикарями. Один из индейцев, вероятно ни разу еще за все время нашей стоянки не бывавший на берегу, протиснулся между своими земляками и хотел пройти на свободное место. Но поскольку наши люди считали это лишь своим правом, часовой взял индейца за руку и вытолкал обратно. Тот справедливо счел, что на его собственном острове чужеземец не вправе ему ничего указывать, и опять попытался пройти по этому месту, вероятно просто желая показать, что может ходить где угодно. Часовой вытолкал его вторично, причем с такой злостью, что и менее вспыльчивого человека, нежели дикарь, это бы вывело из себя. Стоит ли удивляться, что, желая отстоять свою свободу, которая оказалась попрана, он вложил в лук стрелу и прицелился в обидчика. Солдат не раздумывая вскинул ружье и уложил индейца на месте.
В тот момент, когда это произошло, капитан как раз вышел на берег и увидел, что все оттуда разбегаются, спасаясь от жестоких, вероломных людей, позволяющих себе такую несправедливость на чужой земле. Желая загладить ошибку, он тотчас отослал арестованного солдата на корабль и постарался успокоить туземцев. Многих из них, особенно живших к востоку, на высокой равнине, действительно удалось уговорить и опять добиться доверия к тем, кто так нарушил главнейшую заповедь гостеприимства. Это поистине трогательное доказательство прирожденной доброты человеческого сердца! Столь же редкостной сдержанностью можно было объяснить, что дикари не причинили ни малейшего вреда доктору Спаррману и мне, хотя могли довольно веско отомстить таким образом за убийство своего земляка.
Затем мы с капитаном вернулись на корабль, беспокоясь, однако, за моего отца, который, не подозревая о случившемся, бродил еще по лесу в сопровождении единственного матроса. Но все обошлось лучше, нежели мы думали; не прошло и четверти часа, как мы увидели его возле поста, который был оставлен на берегу для охраны наших питьевых бочек; целого и невредимого, его тотчас доставили на шлюпке. Дикари, видимо, не собирались мстить за смерть своего собрата; должно быть, у них создалось о нас слишком хорошее впечатление, чтобы преступление одного человека приписывать всем.
Как внезапно и из-за какого гнусного поступка оказались разрушены приятные надежды, коими я льстил себя всего несколько мгновений назад! Что должны были думать о нас дикари? Разве не заслуживали мы величайшего отвращения, проникнув к ним под личиной дружелюбия, чтобы затем так вероломно убить одного из них? Надо сказать, у многих из нашей команды хватило чувства справедливости, чтобы осудить происшедшее, сожалеть об атом несчастье. Такие поспешные действия совершались то и дело и нигде не приносили добра. Даже здесь, на Танне, где мы до самого отъезда вели себя более нравственно
Капитан хотел примерно наказать солдата, который действовал вопреки категорическому предписанию отвечать на вспыльчивость и дерзость дикарей только мягкостью. Однако за того вступился командовавший на берегу офицер [493] . Он сказал, что не поставил своих людей в известность об этом приказе капитана, напротив, строго внушил им стрелять при малейшей угрозе со стороны дикарей. После такого признания к солдату нельзя было предъявить никаких претензий, но разве мог офицер распоряжаться жизнью туземцев? Дело это замяли [494] .
493
Речь идет о лейтенанте морской пехоты Джоне Эджкомбе.
494
Было известно, что у этого офицера много знатных родственников, в том числе министр; кроме того, в Англии не обращают особого внимания, если подчиненный пренебрегает своими обязанностями либо нарушает субординацию. Известен даже случай, когда один офицер был разжалован cum infamia[с позором], но тем не менее вскоре стал государственным министром. В каждой стране свои порядки. — примеч. Форстера
После обеда мы опять отправились на берег, где матросы напоследок попытали счастье в рыбной ловле, и небезуспешно. Туземцев пришло совсем мало, причем большинство без оружия, словно они забыли или, во всяком случае, простили убийство своего земляка. Мой отец, доктор Спаррман и я пошли к равнине пострелять птиц. Там мы тоже увидели одного-единственного индейца. Едва заметив нас, он свернул в сторону и хотел поскорее скрыться. Но мы окликнули его и знаками, поскольку иначе объясниться не могли, постарались заверить его в своем дружелюбии, так что он вернулся. Он приблизился к нам недоверчиво, но мы окончательно успокоили его подарками, расстались добрыми друзьями и довольно поздно вместе со всеми остальными вернулись на борт.
На следующее утро из гавани под парусами отошло несколько каноэ. По форме они напоминают лодки, какие делают на островах Дружбы, разве что здешние сработаны гораздо хуже. У всех выносные поплавки, и в некоторых помещается до двадцати человек. Паруса низкие, сделаны из треугольной циновки, причем широкой стороной обращены кверху, а углом книзу. Дно каноэ составляет ствол, выдолбленный в виде корыта, а борта — это одна-две приставленные друг к другу и соединенные бечевками из кокосового волокна планки. Наружная сторона планок совсем гладкая и ровная, а внутри на некотором расстоянии друг от друга сделаны маленькие выступы, или бугорки; просверленные поперек, они выдаются как крепко ввинченные кольца. Сквозь эти отверстия или кольца протягиваются бечевки, и с их помощью планки плотно привязываются одна к другой так, что снаружи не видно ни отверстий, ни завязок. Весла плохие во всех отношениях — и по форме и по выделке. Возможно, жители Танны отделывают свои каноэ и другие изделия не так тщательно и чисто, как обитатели островов Дружбы, потому что, находясь в состоянии вечной войны, просто не имеют для этого достаточно времени.
Поскольку ветер был теперь попутный, мы снялись с якоря и 20 августа после шестнадцатидневной стоянки вышли в море.
Остров Танна расположен под 19°30' южной широты и 169°38' восточной долготы; окружность его не превышает 24 морских миль. Насколько мы имели возможность исследовать горы, они состоят в основном из глинистой породы с включением частиц мела. Глина эта, почти сплошь коричневого или желтоватого цвета, лежит почти горизонтальными слоями толщиной в 6 дюймов. Кое-где эти слои перемежаются слоями мягкой черной породы, которая состоит из вулканического пепла и шерла, смешанных с глиной или, скорее, с разновидностью трепела [495] . Именно этот вулканический пепел с добавлением хорошего чернозема и создает ту превосходную плодородную почву, в которой прекрасно развиваются растения. Все эти смеси, как почвенные, так и минеральные, в большей или меньшей степени порождены деятельностью вулкана. Например, белая глина, покрывающая сольфатару, содержит самородную серу и обладает при этом вяжущим привкусом, свидетельствующим о наличии квасцов. В тех же местах встречается красный болюс [496] , по-видимому содержащий селенит; во всяком случае, украшения, которые здешние жители вдевают в нос, состоят из этой породы. Что касается лавы, то нам встретились лишь отдельные, довольно грубые куски; вероятно, больше разных видов ее можно встретить ближе к вулкану, куда нас не хотели подпустить. Вода в горячих источниках имеет вяжущий вкус и, похоже, содержит минеральные частицы; у нас, однако, не хватило времени, чтобы определить их свойства с помощью химических опытов.
495
Т р е п е л — диатомовая земля, кремнеземистая горная порода, состоящая из оболочек мельчайших диатомовых водорослей.
496
Болюс — вид глины, окрашенный окисью железа, большей частью в красный цвет.