Путешествия от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной
Шрифт:
– А Мэрфи?– спросила Лида, стараясь придать голосу оттенок равнодушия, небрежности. – Он что, правда, профессор Университета?
– Мэрфи? Профессор? Ну, конечно! – глаза Шоны округлились как два озерца с сине-серой водой. – И известный профессор! Он заведует кафедрой и социологической лабораторией. Он проводит исследования по всей провинции, а иногда и по всей стране. Темы самые разные, но все они связаны с политикой: отношение населения к тому или иному министру, члену правительства, положение в Квебеке, национальные общины и др. Мэрфи – крепкий орешек, он умеет подавать себя и свою лабораторию в прессе, у него шикарное паблисити. Я думаю, через годик-два он будет в правительстве, в Оттаве.
Видно было, как говорится, невооруженным взглядом, что Шона по уши влюблена в Мэрфи, считает его крупной фигурой в науке. Шона была некритична – разговаривать с ней о ситуации на кафедре было бесполезно. Что же касается Мэрфи, то за все время пикника он не сделал Шоне ни одного комплимента, да и вообще не смотрел в ее сторону. Было такое ощущение, что Шона как бы случайно оказалась на этом празднике жизни. Хотя вряд ли – она скорее всего выполняла какую-то свою роль, скорее всего, Джонатану было выгодно, что его ассистентка говорила обо всем в оптимистичных и экзалитированно-позитивных тонах.
А вот на Лидию Мэрфи смотрел с большим интересом. Не то, чтобы он примерял ее к себе и к Юрию, или углублялся в сексуальные мысленные эксперименты – вовсе нет, это было бы слишком упрощенно. Мэрфи пытался раскусить ее как человека. Интересно, зачем? Может быть, хотел как-нибудь использовать ее в своих политизированных «проектах», также как Юрия?
Барбекю выдалось отличным, по небу не плыло не единого облачка, в воздухе чувствовалось ближайшее приближение лета. Вино было легким и бодрящим, и всем понравилось.
Когда Лида с Юрой вернулись в свою арендованную квартирку, Юрий начал распевать песни, весело варить кофе на кухне, постукивая ложками о фарфоровые бока кофейных чашек, потом громко включил музыку.
– Что это с тобой? – поинтересовалась Лидия. Впрочем, ей было приятно, что ее жених был так счастлив. Характер у Юрия был мрачноватый, и в таком прекрасном расположении духа она видела его нечасто. Она догадывалась, что Юрий окрылен надеждой. Но в мозгах у нее сидел противненький червячок , очень гадливый – она никак не могла выкинуть из головы, как ее Юрка заискивал перед Мэрфи: смеялся слегка фальшиво (уж она-то знала), вторя его раскатистому смеху, излишне угодливо бегал к машине, в лес, к озеру, когда шеф что-то просил. С дугой же стороны, Мэрфи облагодетельствовал его, ему надо было сделать тоже нечто приятное для начальника. Но разве такой ценой?
– А, пожалуй, в этом что-то есть, – заключил Юрий, развалясь в кресле и отпивая кофе, – решать сложные вопросы на природе, готовя шашлыки. Парти – славное изобретение американской цивилизации. Помнишь Лимонова?
Лимонова Лидия помнила. В его скандальном «Эдичке» знаменитый литературный матершинник страстно стремился попасть на парти с модными издателями, чтоб навязать им свое творение. Но когда Эдичка ввел в текст обильный мат и «романтичную» любовь к негру из нью-йоркского гетто, задача с изданием «творения» упростилась в разы. Издатели нашлись и без парти. Роман был почему-то назван гениальным.
– Лимонова помню, как такого забудешь, – ответила Лида. – Да, славный был пикник, – сказала она, в основном затем, чтоб угодить своему мужчине. – Особенно мне понравилась Шона.
– Да, дура дуррой…, – подвел итог Юрий разговорам о пикнике.
И все же этот воскресный день закончился для Лидии печально: в глубоко интимных раздумиях о том, что между ней и ее возлюбленным существует стена недопонимания и недосказанности. Ночью ей приснился сон, как они с Юркой бегут по лесу, путаясь среди деревьев, а за ними мчится разъяренный Мэрфи, который хочет воткнуть им шампура в спину. И потом накрывает их большим темным облаком.
***
Дня через три дня после этого странного уикенда случился еще один неприятный инцидент.
В агентство к Лидии пришла толстая индианка Лилиан, которая уже не первый раз обращалась за помощью к «социалам» – муж регулярно избивал ее и выгонял из дома. Лилиан обняла Лиду и поцеловала ее в щечку своими сочными, расплющенными губами, в глазах ее стояли слезы:
– Знаешь, дарлинг, я рада вернуться сюда. Потому что здесь есть ты! Думала, покурим с тобой, поболтаем. Ты добрая, самая добрая. Не то, что этот злой, противный интеллигентишка, который работал до тебя.
Лидия догадалась, что речь идет об Юрии. Эти слова ранили ее. Она и раньше замечала, что об Юрии в агентстве с ней старались не заговаривать, шушукались по углам, за что-то его все осуждали, явно не любили, но в лицо Лидии так никто ничего и не сказал. Сарафанное радио давно разнесло новость, что он ее жених, и, видимо, коллеги не хотели ее огорчать.
Толстая индианка нравилась Лидии, она не желала с ней портить отношения, но все же хотелось понять, почему ее избранника так все не любили в «Гибсон блоке». Сначала она решила ей подыграть:
– Да, мужчинам не понять наших проблем, – примирительно сказала она. – Они как-то по -другому устроены и называют вещи другими именами, они бывают излишне прямолинейны, но справедливы, – добавила она, как обычно бессознательно оправдывая своего жениха.
– Это Юрай-то справедлив?! Ой, я тебя умоляю, – засмеялась индианка. – Он грубый и злой мужик, он называл нас «суками», «проститутками», «никому не нужным залежавшимся товаром», «дурами», да список можно и продолжить…
– Но он не мог так говорить! – со слезами в голосе сказала, да чуть ли ни взмолилась Лида.
– Ой, да, мог, мог, только так и говорил, – махнула рукой индианка, – Может, я старая и не очень красивая, но я точно не дура и не проститутка, да и муж у меня всегда имелся… Правда, я наркотиками балуюсь, но это же не повод так меня оскорблять. К тому же он и сам по отношению к наркотикам слабоват…
Конец фразы Лилиан Лида уже не услышала – ее вызвало на прием начальство, а когда она вернулась, Лилиан уже спала в своей комнате.
Дмитрий, Мэрфи, Лилиан. Почему все они недолюбливали Юрия, каждый по-своему? Почему он сам относился к людям неискренне и недоброжелательно. Он, что – человеконенавистник?