Путешествия в Мустанг и Бутан
Шрифт:
В этих местах ещё не довелось путешествовать никому из чужеземцев. Более того, названия населённых пунктов на разных картах и их местоположение различались. Добрый знак!
Позади Чёрных гор стояла крепость Тонгса, за ней лежали долина Бумтанг и прочие таинственные места, которые прошёл в 1838 году Пембертон. На севере я заберусь на плато по соседству с Тибетом.
Хотелось выступить сейчас же, нетерпение снедало меня. Да, но пустят ли туда? Тхимпху был конечным пунктом дороги и началом караванной тропы в неисследованные горы, бегло описанные Пембертоном как недоступнейшие места Гималаев. Надеюсь, мне удастся «приспособиться к самым неблагоприятным атмосферным воздействиям». В конце концов не для того я рвался сюда, чтобы удовольствоваться неработающей
Падение со слона
Утром в понедельник я отправился к дзонгу. Солнце мягко разгоняло клочья белого тумана, кое-где ещё скрывавшего белые ячейки монастыря. Тхимпху был оживлён: двигались караваны, сновали в разные стороны монахи, солдаты, крестьяне. Все были одеты в доходившие до колен и перехваченные широким поясом. Только цвета короткополых халатов были разные: у кого чёрные, у кого оливковые; у большинства они были в красную, жёлтую и ярко-зелёную полоску с белым рисунком.
Халаты придавали солдатам средневековый облик, контрастировавший с современными автоматами, которые они носили, небрежно закинув на плечо и нисколько не беспокоясь, в какую сторону направлен ствол.
За два дня, проведённые в одиночестве, я, по зрелому размышлению, примирился с Бутаном. Меня уже не раздражали «джипы», особенно после того, как я узнал, что они принадлежат королю, а водители вместе с машинами выписаны из-за границы: в Бутане ещё не освоили таинственную триаду из сцепления, акселератора и тормозов. Куда больше было горных лошадок, а автомобилей в общей сложности насчитывалось не более сотни.
Весь субботний день долину оглашали радостные крики и пение лучников: обитатели Тхимпху состязались талантами в этом национальном виде спорта.
Дорога не сумела изменить образа жизни бутанцев. По сути ничего ещё не изменилось. Характер этих горцев создавался веками в изоляции, вдалеке от остального мира, по ту сторону величайших на планете гор. А люди вообще меняются очень медленно.
Возле дзонга прогуливались монахи в красных или каштановых тогах местной выделки поверх рубашек без рукавов, отороченных золотисто-красной парчой. Они вышагивали по двое или группой; завидев меня, монахи улыбались, не прерывая разговора. Вопреки замечаниям Було мне сразу бросились в глаза крайняя опрятность, чистота и цветущий вид бутанцев. Нигде в мире мне не доводилось видеть таких здоровых и физически сильных людей.
Лица бутанцев как бы вобрали лучшие тибетские черты: носы их длиннее и тоньше, а кожа светлее, миндалевидные глаза лишены кожной складки, покрывающей внутренний угол. Конечно, ещё рано делать обобщения; я видел только крохотный кусочек страны, и неизвестно, кто населяет её в остальной части. Но при всех обстоятельствах скептикам надо отказаться от мысли представлять Бутан опереточным королевством: люди, живущие там, крепкой закваски и умеют за себя постоять.
Дзонг Тхимпху был поистине необъятным комплексом. По размерам и внешнему рисунку его можно сравнить в Европе только с Эскориалом* в Испании. По фасаду гигантского прямоугольника строгой тибетской архитектуры идут бесконечные ряды окон в три этажа, причём первый ряд поднят на девять метров над землёй. Стены упираются в мощные квадратные башни, чьи три дополнительных этажа увенчаны крышами в форме пагод. Крыши эти опровергали описание Буало («традиционные бутанские крыши из дранки легко протекают в дождь») — они сделаны из волнистого шифера. В годы, предшествовавшие моему приезду, дзонг был расширен в соответствии с традиционной техникой и архитектурой. Весь гигантский комплекс выстроен без единого гвоздя — только дерево, камень и тибетский цемент. Если не считать дворца Потала в Лхасе, то дзонг Тхимпху и ещё одна бутанская крепость, Тонгса, без сомнения, крупнейшие постройки Центральной Азии.
Почти теряешься в громадном массиве, его невозможно охватить целиком с одной точки. Сотни рабочих с лопатами и корзинами, словно муравьи, копошатся на платформе цитадели. Двое вооружённых караульных с белыми шарфами на шее стерегут главный вход, представляющий собой перистиль из толстых колонн красного дерева, инкрустированных позолоченными фигурами драконов вперемежку с другими буддистскими символами.
В дзонге проживают король, весь его двор, чиновники, служители, глава бутанской церкви и более тысячи монахов. Женщинам не дозволяется оставаться на ночь в пределах гигантского святилища. Это одновременно монастырь, главная крепость и столица — гьялса, резиденция повелителя страны, живущей во многом по монастырскому уставу.
Бутан по-прежнему является религиозным государством. До 1933 года король делил власть с верховным ламой, главой бутанской церкви. Эти ламы, известные под именем дхарма-лам, с незапамятных времён правили Бутаном, бывшим вначале федерацией монастырских государств. Постепенно религиозные правители выдвигали на первый план членов своих семей, так что параллельно с монахами появилась и светская руководящая элита.
До 1907 года гражданская аристократия выбирала на три года для исполнения законов главу Бутана — дебу, который правил страной. Каждая крепость, естественно, старалась посадить на это место своего представителя, а затем сохранить власть. Подобная система не могла не вызывать многочисленные войны. Так, повторяю, продолжалось до 1907 года, когда гражданский правитель крепости Тонгса сумел провозгласить себя наследственным дебой и стал править совместно с ламой дхарма-раджой. У Бутана появился король.
А в 1933 году отец нынешнего монарха устранил главу церкви; правители монастырей и главных крепостей сохранили за собой только совещательный голос*.
Каждый входящий в Тхимпху или любую из тридцати двух крепостей страны обязан накинуть на плечи символическую белую шаль (ламы и монахи — красную). К сожалению, я не мог выполнить этот указ, но никто, похоже, не удивился моему виду. Совсем недавно король придал силу закона прежнему эдикту, запрещающему «обитателям страны носить одежду или причёску европейцев». Бутанцы — гордый народ, как я уже говорил, и мне не оставалось ничего иного, как тоже принять гордый вид в моём костюме.
Я ступил на двор, аккуратно вымощенный большими светло-серыми плитами. Молодые монахи сидели у подножия учи — религиозного центра крепости, подымающегося на 24 метра посреди двора. Белый, ничем не украшенный фасад смотрел на долину рядами окон с бледно-голубыми, оранжевыми и красными наличниками.
Я засмотрелся на этот храм в форме башни, как внезапно звон колокольчика заставил монашков вскочить и тут же исчезнуть. Одновременно из угловой двери появился освещённый солнцем пожилой монах, за которым шествовал видный церковнослужитель. Монах тряс колокольчиком в левой руке, а правой грозно замахивался кнутом. Перед ним сразу образовалось пустое пространство. Через секунду во дворе вообще не осталось ни души: послушникам не положено смотреть на своего главного наставника.
Я не отрываясь смотрел на кнут, ожидая, что вот-вот меня постигнет участь Эшли Идена. Но нет, вышедший камергер в белой шали с мечом на боку проводил меня по лестнице до красивого входа во дворец. Он отодвинул занавес, скрывавший дверь, украшенную медной чеканкой с изображением бутанского дракона, и ввёл в приёмную Дашо Дунчо, личного секретаря его величества.
Пренебрежение, с которым относились ко мне все эти четыре дня, особенно бросалось в глаза при виде знаков почтения, оказываемого знатным лицам, и паники, вызванной появлением настоятеля. Я нервничал: от предстоящего свидания зависело очень многое. Человек, который сейчас меня примет, мог не только решить судьбу моего пребывания в Бутане, но и вообще распорядиться не кормить меня. Более того, планы, которые я строил на будущее, особенно поход по неисследованным областям страны, могли осуществиться только в случае полного успеха аудиенции. Уже было заявлено, что я не гость королевы. Теперь выяснится наконец, кто меня пригласил. Или окажется что моё присутствие нежелательно.