Путешествия в Мустанг и Бутан
Шрифт:
Совершенно естественно, что я, человек без ранга, иноземец, был сразу включён в систему. Если в иных краях белокожий европеец получает привилегированный (или непривилегированный!) статус единственно потому, что он белый, вне зависимости от его личных качеств, в Бутане, не знавшем колонизации и вообще не имевшем контактов с миром европейцев, подобная вещь неведома. Здесь хотели узнать главное — характер моих взаимоотношений с королём или королевой.
Именно это пытались мне внушить бутанцы, осведомляясь, чей я гость. Когда же я отвечал «ничей» — и это совершенно нормально выглядело бы на Западе, — здешние собеседники решали, что я как бы вне закона. В Бутане все являются «кем-то» по отношению к королю. Заявляя, что я не королевский гость, я признавал тем самым, что являюсь подпольным иммигрантом, которому нечего делать в Бутане, а посему мне незачем оказывать какие-либо услуги.
Я понял наконец, что на вопрос, кто меня пригласил — король или королева, мне следует отвечать, что я гость личного королевского секретаря. В самом деле, ведь он взял на себя ответственность, позволив мне пожить в Бутане и осмотреть страну. Так можно было надеяться получить статус в местной иерархии.
С того момента, как я это уразумел, жизнь стала много легче.
В первый вечер я погулял по долине Паро, а затем вернулся в домик для приезжих, где в полном одиночестве съел свой скромный ужин. Я был на грани нервной депрессии из-за равнодушия и изоляции, навалившихся на меня с той самой минуты, как я расстался в Пунчолинге с телохранителем Паро Пенлопа, у которого в самолёте торчала из ушей вата. Мне, правда, удалось сблизиться с двумя слугами и даже подружиться с ними; мы быстро сумели сломать социальные барьеры и наладить дружеское общение. До чего же хорошо, что вне пределов официальных рамок бутанцы оказались людьми весёлыми, смешливыми и лишёнными комплексов! Тем не менее я с облегчением и удовольствием встретился с коллегой-европейцем. Замечу, что в предшествующих поездках и экспедициях такой настоятельной потребности я не испытывал.
Мы сразу стали друзьями. И не потому, что в чужих краях так тянет друг к другу людей одной расы или национальности. Майкл Эйрис, молодой учитель королевских детей, был одержим той же страстью к тибетской культуре, что и я.
Благодаря Майклу, а также письму, в котором я упомянул о встречах с братом королевы, покойным премьер-министром, два дня спустя после прибытия в Паро я получил приглашение прибыть в 19 часов во дворец на обед к королеве. Где-нибудь в другой части света я не был бы столь взволнован и заинтригован, но, зная, сколь далеко здесь простирается королевская власть — от одной улыбки его величества человек возносится наверх или низвергается в бездну, — я был обрадован и обеспокоен.
В гостевом домике вдруг обратили внимание на моё существование, как будто до того меня просто не было. Тут же принесли таз горячей воды и — невероятно! — предоставили в моё распоряжение «джип». Для такого случая у меня был припасён смокинг, но Майкл Эйрис сказал, что это не обязательно.
Королева, насколько я был наслышан, не имела ничего общего с восточными властительницами, которых мне доводилось видеть или о которых я читал. Мне рассказывали о ней Тёсла, вдова премьер-министра, и другие аристократы. Женщины в Бутане занимают совершенно иное положение. Они никогда не сидели взаперти дома, а вели активную жизнь. Более того, тибетцы, возможно, первыми в Азии позволили женщинам играть первостепенную роль в делах общества, политике и так далее. И здесь, как правило, они справляются с ними более умело, чем мужчины. В тибетских Гималаях нередко можно видеть деревни, которыми управляют женщины.
Нет ничего опаснее могущественной и умной женщины, особенно если она ещё и красива…
Я вспомнил Рани Чуни, королеву-мать, её леденящий взор и безукоризненную выдержку; потом Бетти-ла, с её грацией и обаянием; элегантность и дивные манеры Теслы. Они затмили бы любую свою современницу на Западе. Можно понять причину моего беспокойства: я вхожу в святая святых бутанского мира и, если повезёт, смогу увидеть намного больше, чем положено обитателям гостевых домиков. Я приехал не для того, чтобы околачиваться при дворе или интервьюировать королеву. Я приехал путешествовать.
«Джип» доставил меня в резиденцию гьялмо, километрах в трёх от дома приезжих.
Вечер был тёплый. Костры караванщиков помаргивали в долине, а жертвенные огоньки перед алтарями светились в окнах монастырей, молелен и частных домов. Бледная луна делила на части черноту изрытых ущельями гор — давящую массу Гималаев, стиснувших со всех сторон долину.
В голове у меня отпечатались сотни других «планет», на которых мне довелось жить. Одни омывало пронзительно голубое море, там торчали коралловые рифы и трепетали на ветру растрёпанные шевелюры пальм. Другие едва выступали из снега, являя на свет чахлые сосенки, мимо которых уходило в бесконечность обледенелое шоссе Канады. Были ещё «планеты», подобные Нью-Йорку, сделанные из бетона и кирпича, с головокружительными скалами-домами и реками, по которым густо, словно машины по автостраде, шли суда. И вот вопрос: переходя из одного мира в другой, был ли я одним и тем же человеком? А если нет, что оставалось, а что уходило от меня?
Я чувствовал, что прожить столько жизней, в скольких местах мне пришлось побывать. Но сегодня вечером здесь, в долине, мои прошлые жизни ровным счётом ничего не значили. Я выбился из контекста, моё прошлое ничего не говорило здешним людям; было такое ощущение, будто я стартую в совершенно новом качестве, без друзей, без заслуг, без возраста, без ранга… ибо вряд ли стоило говорить королеве, что я не являюсь её гостем.
«Джип» нырнул под арку внешней ограды, проехал по мощёной аллее, окаймлённой ивами, и остановился у внутренней ограды. Из тьмы вынырнули босоногие слуги с факелами. Внутренний дворик я пересёк в танцующем свете смоляных огней. Поблёскивали тёсаные плиты, ветви апельсиновых деревьев склонялись к лицу. Дворец показался мне поначалу пустым.
Меня ввели в комнату, в глубине которой виднелась тёмная лестница. Я огляделся. Оказалось, в помещении находилось человек двадцать; их силуэты сливались с тенями у стен. То были слуги её величества. Их повелительница находилась на втором этаже.
Я поправил «кадду», свою «аши кадду» («аши» означает «принцесса», а «аши кадда» — это элегантного вида церемониальный шёлковый шарф, который носит аристократия).
Личный секретарь королевы, круглоголовый тибетец в широком кхо из тончайшего шёлка, спустился с лестницы, чтобы проводить меня к её величеству. Я последний раз оглянулся на слуг: один из людей держал большую бронзовую чашу, в которой курились благовонные веточки можжевельника. Личный секретарь повёл меня по длинному слабо освещённому коридору. Пол был устлан коврами, а на стенах виднелись красно-золотые рисунки.
Зала встретила меня запахом, напоминавшим ладан, и дымком американских сигарет. Это были парадные покои дворца. Тёплый свет свечей и керосиновых ламп слегка подрагивал на лицах ассамблеи из двадцати человек; все сидели на подушках, покрытых великолепным ковром и леопардовыми шкурами, перед низкими позолоченными столиками. Гостями королевы были три ламы в алых тогах, похожие горделивой осанкой на кардиналов со старинной картины; четверо европейцев, личных друзей её величества; секретарь-англичанин в таком же костюме, как Майкл Эйрис; два молодых знатных бутанца.
Расписанный и украшенный позолотой потолок поддерживали четыре красных столба. Стены тоже были расписаны и придавали покоям атмосферу комфорта и очарования роскоши, далёкую от мраморной холодности, которая царит обычно в королевских приёмных.
Когда глаза привыкли к полумраку, я наконец увидел королеву. Она сидела чуть в стороне от гостей, перед столиком с двумя большими бокалами. Рядом с ней был монах с таким тонким лицом, что казался воплощением святости. Женщина сделала мне знак подойти.