Пути и лица. О русской литературе XX века
Шрифт:
Читая стихотворения современных поэтов, видишь, как новая, более высокая мера внимания к миру личности приводит к углублению поэтической мысли, к большей напряженности и разносторонности лирических размышлений. Через образ лирического героя поэты пролагают путь к широким обобщениям, к размышлениям, далеко выходящим за рамки личной судьбы. Более того — такой герой, душа которого объемлет весь огромный мир вокруг, отвергает саму мысль об одиночестве человека на земле. Именно об этом, в конечном счете, пишет Николай Рубцов в «Осенних этюдах», где символическая картина происшествия на болоте каждой своей деталью воплощает мысли и переживания героя, понявшего, «что весь на свете ужас и отрава / Тебя тотчас открыто окружают, / Когда увидят вдруг, что Ты один».
Это поэтическое размышление подтверждается и всем творчеством Рубцова, в котором образ лирического героя (играющий чаше всего первостепенную роль в стихотворении) помыслами и чувствами своими естественно связан с жизнью народа, представая, в сущности, органичной частицей большого, многоликого и вместе с тем единого образа Родины. Любовь к Родине, естественный, без ложного пафоса, патриотизм становится неизменной внутренней сутью поэзии Рубцова, одухотворяя в первую очередь образ лирического героя его произведений. Достаточно прочитать такие стихотворения, как «Видения на холме», «Ночь на родине», «О Московском Кремле», «Привет, Россия…», да и многие другие, чтобы убедиться в этом.
Она, эта любовь к Родине, побуждает лирического героя поэзии Рубцова не только к открытым признаниям (хотя и это характерно для него), но и к размышлениям о проблемах, волнующих все общество. В стихотворении «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…» лирический герой полон тревоги о судьбе зеленого, живого мира природы, окружающего нас:
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы. Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом, Что, все понимая, без грусти дойду до могилы… Отчизна и воля — останься, мое божество! Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды! Останься, как сказка, веселье воскресных ночей! Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы Старинной короной своих восходящих лучей…Обращаясь к произведениям, воссоздающим единство человека и мира силою поэтической мысли, нельзя не сказать и о том, что укрупнение образа лирического героя и — как следствие — рост его внутренней масштабности нередко приводит к обострению нравственного чувства, живущего в душе героя, открытой всем бедам и тревогам мира:
Все время чувствую вину. Одну. Потом еще одну. Когда судьба и не судьба. Когда не рано и не поздно. Вину тирана и раба. Вину больных и вши тифозной. Все время чувствую вину. Как будто я разжег войну. А не она меня палила. Все время чувствую вину. Бессилье это или сила, Когда и малую твою Я ощущаю как свою.(В.Соколов)
Вообще на этом пути лирики, осмысляющей единство души и лира, утверждение личности, отражающееся на роли образа лирического героя в стихотворении, приводит в первую очередь к возрастанию философской значимости этого образа в создаваемом поэтическом мире. Личность, внутренний мир героя становится средоточием и глубинной сутью всего окружающего:
И не ищи ты бесполезно У гор спокойные черты: В трагическом изломе — бездна, Восторг неистовый — хребты. Здесь нет случайностей нелепых: С тобою выйдя на откос, Увижу грандиозный слепок Того, что в нас не улеглось.В приведенных здесь строках из стихотворения Алексея Прасолова «Коснись ладонью грани горной…» перед нами открывается картина мира, каждой подробностью своей воплощающего жизнь души человеческой. Строки эти не случайны в творчестве Прасолова, полном философских раздумий о человеке как духовной основе бытия, как о главном герое и главном объяснении всего сущего:
И ударило ветром, тяжелою массой, И меня обернуло упрямо за плечи, Словно хаос небес и земли подымался, Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.(«Я услышал: корявое дерево пело…»).
Это подчеркнутое утверждение человека как центра поэтического мира свойственно, разумеется, не только творчеству Прасолова, оно становится характерной чертой всей нашей современной лирики. Закономерна, скажем, перекличка процитированных только что строк из стихотворения Прасолова со стихотворением другого, совершенно не похожего на него поэта, — Василия Казанцева:
С тревогой чуткой, человечной. Как бы упорный следопыт, Раскрытый мир, безмерный, вечный, В глаза — приблизившись — глядит. …………………………………………… Глядит насуплено, сурово… Как будто бы без моего Никем не слышимого слова Его бесплодно торжество.(«Ствол темный, обомшелый кедра…»)
Надо сказать, что человек в современной лирике осмысляется не только как духовный центр мироздания, но и как главное его связующее звено, собирающее мир воедино, становящееся основой его целостности. Это постижение целостности мира в его единстве с человеком оказывается, в сущности, главным содержанием творчества А.Прасолова [611] , для которого характерны такие, например, строки:
И я опять иду сюда, Томимый тягой первородной. И тихо в пропасти холодной К лицу приблизилась звезда.611
Об этом писал В.Кожинов в предисловии к сборнику стихов поэта. См.: Прасолов Алексей. Стихотворения. М., 1978. С. 14-16.
Мир един, неразделим — от высокой звезды до холодной «пропасти» озера, — потому что осмысляется как органичная часть души человеческой, чувствующей свою (по словам самого поэта) «первородную связь с миром». То же самое видим мы в целом ряде других стихотворений поэта — таких, как «Вознесенье железного дух…», «И что-то задумали почки…», «В ковше неотгруженный щебень…», упоминавшееся уже «Я услышал: корявое дерево пело…»
О том же размышляет и Казанцев в стихотворении «К земле вечерней я прильнул…». Человек, прильнув к земле, услышал «глубинно-отдаленный гул» — и спрашивает себя:
В закатном, меркнущем огне В усталом, темном — трудном — сне В меня дохнула — глубь земная, Земной ли тяжкой глубине Свой гул передала — живая — Толчками — кровь моя во мне,И пожалуй, наиболее отчетливо эту человеческую, духовную основу целостности мира выразил Олег Чухонцев — поэт, остро чествующий неразрывную связь человека с миром, воспринимающий мир как органичную часть («не я в лесу, а лес во мне») души человеческой: