Пути зла
Шрифт:
Мама бросила нас, когда мне было четыре года. Может, пять. Однажды утром я пошел в школу, а когда вернулся (я ходил пешком, дом, где мы жили, находился только в четверти мили от школы), ее не было. Она ушла, оставив на кухонном столе записку для моего отца. Я не понял, конечно, что она ушла. Подумал, что она, должно быть, зашла к соседке. Потом начало темнеть. Вернулся домой отец. Он прочитал записку. Скатал ее в шарик и бросил в мусор; потом повернулся ко мне и сказал: «Скатертью дорога!» Остаток ночи он пил. Отвратительное дешевое виски.
Позвольте подвести итог, доктор Диана: последующие годы были несчастливыми. Вам этого
Нет.
На некоторое время меня отправили к сестре отца, которая жила с мужем и двумя детьми в бедном районе Буффало. Семья с трудом сводила концы с концами, но я привык к этому: мой отец продавал обувь, всегда находился в разъездах, денег в доме никогда не было, и если появлялись какие-то вещи, то только благодаря зарплате моей матери. Она работала воспитательницей детского сада. Теперь этот источник, конечно, иссяк. Наверное, мы всегда были бедными. Но это не угнетало меня, потому что я никогда не знал другой жизни. Вспоминаю свою тетку: худую, печальную женщину, которая относилась ко мне как к жильцу и никогда не улыбалась. Она не была жестокой – просто холодной. Я ненавидел своих двоюродных, они платили мне тем же. В тот день, когда позвонил отец и сказал, что заберет меня, я был счастлив. Мне тогда было семь лет.
Он уехал из Аркады, жил в трейлере, припаркованном на земле, принадлежащей его другу, фермеру. Тогда я впервые понял, что значит катиться по наклонной плоскости. В доме моей тетки, по крайней мере, было тепло и сухо и три раза в день на стол подавали еду, пусть даже скудную. Теперь не стало и этого.
Мой отец работал поденщиком на ферме; ни ботинок для продажи, ни машины, оплаченной компанией. Это означало, что он не добился успеха. А это, в свою очередь, означало, что по вечерам он оставался дома, пил и забавлялся со мной. Я был для него развлечением. У него было богатое воображение, у моего папочки.
Я еще посещал тогда школу. Мне никогда не приходило в голову сбежать. Куда бы я побежал? Кроме того, пока я находился в школе, не надо было идти домой. Вначале у меня появились друзья. Их матерям, должно быть, быстро надоел бледный беспризорный ребенок, который появлялся у их дверей вечером, именно в тот самый момент, когда накрывали на стол.
Я не мог пригласить никого из друзей к себе, понимаете, и вскоре оказалось, что круг моих друзей сужается. Потом, очень скоро, друзей не стало совсем.
У меня в жизни было только одно дорогое мне существо. Когда мне было около девяти, я завел себе маленького котенка по кличке Пушистик. Он забрел к нам в один прекрасный день, когда отец работал на поле, – наверное, это были школьные каникулы, – и, увидев меня, замяукал. Котик был такой маленький! Рыжий с белым… весь пушистый и теплый, а на носу у него была большая царапина, которую я промыл. Нашел ему коробку, положил немного соломы. На обед открыл банку тунца и разделил ее на двоих с Пушистиком (я уже тогда выбрал для него эту кличку, потому что обрезал пушистые ветки с сосновых стволов, когда увидел его).
Вот что интересно. Отец поначалу не сказал ни слова против Пушистика. Одарил его странным взглядом в тот первый вечер, но обошелся без комментариев. Пушистик прожил со мной три года, и все это время я кормил его из своей скудной порции. Мой отец был суров, когда речь заходила о пище. Пушистик не сильно вырос. В тот день, когда он погиб, он все еще казался мне котенком. Я слышал, как взрослые говорят, что дети, мол,
Доктор Диана, знакомы ли вам слова известного советского писателя Александра Солженицына из предисловия к третьей части его книги «Архипелаг ГУЛАГ»: «Да, вкус-то моря можно отведать и от одного хлебка»? Я дважды прочитал эту книгу. Но все, что мне запало в память, – вот эти слова. Впервые эта книга попала мне в руки, когда мне было десять лет. Я читал ее в библиотеке, где было тепло и где не было отца (и где были книги обо всем на свете, включая головные уборы на портретах Гейнсборо и robes `a la francaise. [52] И где милая дама, которая выдавала книги, делала вид, что не замечает, когда я контрабандой протаскивал Пушистика под курткой. Так вот, доктор Диана, теперь я хочу, чтобы вы «отведали вкус моря».
52
Французские костюмы (фр.).
В библиотеке я научился многому: среди прочего тому, как готовить. Я так и не стал великим кулинаром, но кому-то же надо было готовить еду, чтобы нам с отцом не голодать. По-моему, я сам не до конца понимал, что моя жизнь была совершенно ненормальной; что были дети, которые не готовили каждый день еду и не мыли потом тарелок и кастрюлек. Но в таком возрасте (уверен, вы это знаете) дети приспосабливаются к самым невероятным ситуациям и ухитряются выжить. Я научился готовить простые блюда.
Однажды вечером, очень поздно, я разогревал на нашей переносной плитке масло в кастрюле. На улице было холодно: декабрь. Помню, что был декабрь, потому что постарался украсить наше жилище, развесил бумажные фонарики, чтобы порадовать отца. Пушистик лежал у двери, играл бумажным шариком. Я включил радио. Тишину наполнили нежные, сладкие звуки рождественских хоралов.
Масло начало булькать. Отец пришел домой. Он был пьян. Нетвердо держась на ногах, он споткнулся о Пушистика и упал. Кое-как поднялся. Жутко сквернословил. Пушистик от смущения и страха оцарапал ему руку. Мой отец, шатаясь, смотрел на выступившую из царапины кровь, как будто никогда в жизни ее не видел. Потом повернулся и сграбастал Пушистика.
– Папа, – сказал я, – не надо. Пушистик не хотел сделать тебе больно.
Пушистик, вырываясь из его рук и стараясь освободиться, еще раз оцарапал отца. Но от моего отца невозможно было сбежать: мы оба знали это. Он поднял Пушистика за шкирку. Я видел по выражению глаз Пушистика, что тот чувствует: сейчас его убьют. Он затих. Потом, когда понял, что задумал мой отец, сделался сумасшедшим.
Отец бросил его в кастрюлю с кипящим маслом и опустил крышку. Немного погодя масло стало выливаться из-под крышки, шипеть на огне, но отец все равно плотно прижимал крышку. Он сам сильно ошпарился, и я был рад этому. Так впервые я испытал удовольствие при виде чужой боли.
Потом он заставил меня чистить кастрюльку.
Доктор Диана, я хочу сейчас привезти все свои записки к вам домой и прочитать вам. Мы сядем рядом и поговорим. Извините, если мое появление испортит вам вечер, но я больше десяти лет не решался никому рассказать об этом, а теперь, когда начал, не в силах остановиться.