Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
Но оставлю пока Цви и вернусь к своим делам и к своей семье. Мы с женой тоже взяли напрокат два раскладных стула и сидели, разговаривая обо всем, что приходило в голову и попадало на язык. А приходило многое, целая книга не уместила бы всего. Но в основном мы говорили о тех днях, которые провели за границей, вдали друг от друга, и о тех днях, которые ожидают нас в Стране. И обо всем этом мы тоже говорили так много, что не вместили бы и многие тома.
Жена сказала: «Под конец мне надоела эта жизнь за границей. И вроде бы я ни в чем не нуждалась, родичи старались сделать наше пребывание у них максимально приятным. А все же мне не хватало Страны Израиля».
Я
Тут мне вспомнился тот немецкий раввин, которого они учили, как будет «табуретка» на иврите, и я решил оправдать его в их глазах, поскольку был в хорошем настроении: «Понимаете, этот раввин — он просто витает в небесах и поэтому не обращает внимания на такой низкий предмет, как табуретка. Но разве вы не слышали, как он прославляет народ Израиля, как он говорит, что Израиль — это свет для народов?» [285]
285
Парафраз из Книги Исаии, 49:6: «И Он сказал… но Я сделаю Тебя светом народов».
Моя дочь воскликнула: «Папа, что ты такое говоришь, ведь он сравнивал Израиль с древними греками!»
Я сказал: «Ну и что в этом плохого? Древние греки были умный и рассудительный народ».
Дочь засмеялась: «Но ведь они поклонялись идолам!»
Тут вмешался мой сын: «Ну и что тут такого? Люди делали себе кукол и играли с ними. А ты разве не играла с куклами?»
«Я играла, когда была маленьким ребенком, — сказала дочь. А они делали это, даже когда были уже взрослыми людьми».
«У тебя хорошая логика, дочка, — похвалил я ее. — А теперь расскажи, что ты делала все это время за границей. Ты кончила читать рассказы из Библии?»
Дочь возмущенно ответила: «Ты смеешься, папа? Я учила Пятикнижие, а не всякие сказки!»
Пока мы разговаривали, вокруг нас собралось несколько человек. Они прислушивались к ответам моих детей и расхваливали их ум. Я подумал: «Когда ребенок говорит что-то умное, нужно остановить его, пока он не скажет какую-нибудь глупость». Поэтому я прервал свои разговоры с детьми и затеял беседу с собравшейся компанией. Я заговорил о воспитании поколения и о тех нынешних методах обучении Танаху, которые превращают священные письмена в обыденный текст. Некоторые соглашались со мной, другие думали иначе, и я рассказал им для иллюстрации историю того старика, который услышал рассказ о царе Давиде и Батшеве и пошел домой рассказывать об этом своей жене. Все стали смеяться, да так громко, что слышно было, я думаю, на другом конце корабля, но, как это обычно бывает с людьми, никто не извлек из этого никакой пользы.
Так мы сидели и беседовали. О чем только мы не беседовали! О большом мире и о нашей маленькой стране. О лете и зиме, о море и суше. В конце концов я устранился от этих разговоров, снова повернулся к своим детишкам и принялся экзаменовать их по Библии, разнообразя наше плавание вопросами вроде: «А где то место, где пророка Иону бросили в море?» — на что они мне отвечали: «Спроси у рыб, они укажут».
Все было бы хорошо, дорогие мои друзья, если бы этот рассказ завершился хорошим концом, тем более что мы прибыли в хорошую страну. Но с тех пор, как мы были изгнаны из нее, нет нам хорошего без плохого. Когда наш корабль подошел к Яффе, Цви прыгнул в море, потому что власти, оказывается, так и не дали ему разрешение на въезд в Страну и он рассчитывал добраться до нее вплавь. И волны действительно благоволили ему — каждая
Глава семьдесят девятая
Находка
Эта беда испортила мне всю радость. Оставив жену и детей в Иерусалиме, я отправился к представителям власти просить милости для Цви. Но подобно тому, как не смягчились скалы, о которые он разбился, не смягчились и сердца властей. Поняв, что говорить с ними бесполезно, я пошел к именитым людям Израиля. Увидев, что и это бесполезно, я попробовал поговорить с главами общин. Поняв, что и от них не будет ему пользы, я пошел к адвокатам, которые призваны защищать слабых мира сего. Когда и это оказалось бесполезным, я прекратил свои попытки и положился на нашего Небесного Отца.
Все это время мы с женой и детьми жили в гостинице. Хозяева относились ко мне и как к заезжему гостю, и как к местному жителю одновременно. Во время трапезы они сначала обслуживали заезжих гостей, а уж потом нас, зато счет нам выставляли как приехавшим из-за границы. В общем, тяжело быть гостем за границей, но еще тяжелей — в Стране Израиля. Поэтому мы съехали из этой гостиницы и арендовали маленькую квартирку. Прикупили немного мебели, собрали те немногие книги, которые уцелели после грабежа, послали детей в школу, я привел в порядок свою библиотеку, жена расставила мебель, и, когда я увидел, что мои книги стоят в полном порядке в книжном шкафу, а мои вещи лежат на положенных им местах в шкафах одежных, у меня наконец полегчало на душе. Около года я мотался на чужбине, как путник, ищущий ночлега, и вдруг сижу в своем доме, среди своих вещей и своих книг, со своей женой и своими детьми.
Неприятности Цви не переставали омрачать мою душу, и, хотя я пытался вытеснить их из своей памяти, мне не удавалось вытеснить их из своего сердца. Однако мало-помалу я погрузился в свои дела и благодаря этому стал отвлекаться от дел других, ведь так оно обычно происходит с человеком — собственный ноготь ему ближе, чем все тело ближнего. Так что в конце концов вся эта история изгладилась из моей памяти, и, если бы имя Цви не появилось в газетах среди тех, кого выслали из Страны, я бы, пожалуй, совсем его забыл.
И вообще, по мере того, как я сидел за своим рабочим столом и наслаждался миром и покоем своего дома, я начал забывать все, что происходило со мной в Шибуше, и перед моими глазами уже не стояли лица хозяев гостиницы и ее гостей и наш старый Дом учения вместе со всеми теми, кто приходил туда молиться, и теми, кто не приходил. А если я кого и вспоминал, то лишь для того, чтобы поскорей прогнать из памяти. Человеку, мирно живущему в своем доме, свойственно отгонять от себя мысли о неприятностях других людей.
Так жил я в тени сладкого покоя, который человеку дано ощущать только в тишине своего мирного дома. Я занимался своими делами, а жена своими. Но как-то раз она стала перебирать наши дорожные вещи и разложила их сушиться на солнце, а мой вещевой мешок решила отдать в ремонт, потому что его кожаная подкладка истерлась от долгого употребления. И вдруг, взяв его в руки, повернулась ко мне и спросила: «А это что такое?» И я увидел в ее руках большой ключ, который она только что нашла в складках мешка.