Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
Вот уже несколько лет подряд ни одна женщина в Шибуше не рожала ни мальчика, ни девочку. Когда-то фараон египетский издал свой знаменитый указ, направленный против новорожденных еврейских мальчиков, но, видимо, женщинам нашего Шибуша этот указ показался недостаточно жестоким, потому что они направили его против детей любого пола. И поэтому теперь весь город почувствовал значение произошедшего события, и в людях была заметна даже какая-то радость. Я отправился к Йерухаму, поздравил его и пожелал счастья. Он напомнил мне мое обещание, и я сказал: «Что я обещал, то выполню».
В тот же день я начал всерьез готовиться к отъезду и прежде всего пошел попрощаться со всеми своими здешними знакомыми — как к тем, кого знал и до приезда, так и к тем, которых узнал за время пребывания тут. Если бы Господь уделил им немного от Своей доброты и дал им немного от Своего блага, я бы продлил свой рассказ, но увы — всех их обступили беды и несчастья, и лица их черны, как закопченный горшок, — что уж тут рассказывать, а тем более продлевать. Много лиц у бедности, но каким бы лицом она к тебе ни повернулась, оно всегда смотрит на тебя с печалью и мукой. А больше всего горести добавилось мне в доме Ханоха, потому что я не смог дать его сиротам даже самого маленького подарка. Я уже начал было щупать пуговицы на своей одежде, вспомнив о сыновьях того учителя, которые делали для своего малого талита [278] пуговицы из серебра, чтобы, встретив бедняка, оторвать одну такую пуговицу и дать ему в подарок [279] . Но сироты Ханоха не почувствовали моего замешательства, больше того — они, видимо, очень обрадовались моему приходу, потому что самый маленький тут же начал говорить на память кадиш. Не пропали втуне старания рабби Хаима!
278
Малый талит. — «Шульхан арух» говорит, что каждый еврей в течение всего дня должен носить четырехугольную одежду, и поэтому верующие постоянно носят такое подобие талита — т. н. малый талит; большой талит надевают только для утренней молитвы.
279
Агнон пересказывает один из сюжетов своего романа «Сретенье невесты».
По дороге мне встретился Игнац. Однако на этот раз он не попросил ни «пенендзы», ни «маот» — то ли потому, что заглянул мне в душу и понял, что ему не помогут никакие просьбы, то ли потому, что стоял в это время рядом с местным священником и, судя по подмигиваниям, рассказывал ему обо мне. Священник повернулся и посмотрел на меня. Если то был добрый взгляд, то хорошо, ну а если наоборот, да сменит Господь злое на доброе.
Попрощавшись наконец со всеми своими знакомыми, я пошел напоследок к городскому раввину. Он посадил меня по правую руку от себя и начал с упреков по поводу того, что я давно не заглядывал к нему. Я сказал, что был занят.
«И только поэтому не приходили меня навестить?» — спросил он.
«Я человек Страны Израиля, — ответил я, — и мне тяжело слушать дурное о ней. А когда я прихожу к вам, вы всегда говорите о ней плохо».
Раввин погладил бороду, посмотрел на меня с симпатией и сказал по-дружески: «Знаете, а ведь я люблю вас всей душой».
«Кто я такой и что я такое, чтобы вы меня любили? — отозвался я. — Дай мне Бог быть крохотной песчинкой в земле Страны Израиля».
«Разве я говорю что-нибудь плохое о Святой землей возразил раввин. — Я осуждаю лишь тех, кто живет там».
«Кого же именно вы имеете в виду? — спросил я. — Не тех ли, кто отдает всю свою душу этой земле и возрождает ее пустынную почву, тех, кто вспахивает ее и сеет семена жизни для всех ее жителей? Или ваша честь имеет в виду тех, кто охраняет эту землю, кто жертвует собой за каждую ее частицу? Или тех, кто вопреки своей бедности учит там Тору и одолевает беды и страдания силой любви к Всевышнему? Или тех, кто, пренебрегая собственными интересами из уважения к Божественному присутствию, проводит все свои дни за молитвой? А может быть, ваша честь имеет в виду всех тех скромных тружеников — грузчиков и носильщиков, портных и сапожников, плотников и строителей, штукатуров и каменщиков, уборщиков и чистильщиков обуви, — которые честно блюдут заповеди в своем быту и украшают Страну своим трудом? Знаете, я как-то встретил одного такого портного — он был одет в лохмотья, но знал на память всю книгу „Четыре ряда“ [280] . Я сказал ему: „Ты знаешь так много, почему же ты ставишь заплаты?“ А он показал мне босого сапожника, который мог указать источник любого слова в книгах Рамбама и все же не достиг еще уровня того чистильщика обуви с иерусалимского рынка, который мог вынести приговор на основании книги „Зоар“, но при этом уступал в мудрости самому маленькому ученику из ешивы грузчиков, который владел всеми секретами каббалы и Гемары. Но нет, ваша честь наверняка имеет в виду тех, кого земля Израиля кормит своим молоком и медом, а они кладут в нее яд, как тот змий, что пришел к женщине, кормившей ребенка, и сосал вместе с ним, а в грудь этой женщины отрыгивал свой яд. Ну что ж, если Отец наш Небесный терпит таких, то и мы стерпим».
280
«Четыре ряда» — свод галахических правил, составленный выдающимся талмудистом Яаковом бен Ашером (1270?-1340).
Кончив эту свою речь, я поднялся со стула, чтобы распрощаться. Раввин тоже поднялся, взял мои руки в свои и сказал: «Нет, сидите, сидите». И сел, обхватив голову руками. Долго молчал, а потом поднял голову, будто хотел что-то сказать, но так и не нашел слов.
В комнату вошла его жена и принесла цитрусовое варенье и две чашки чаю. Увидев ее, раввин сказал: «Вот, наш гость уезжает в Страну Израиля, а мы остаемся здесь. Пусть ваша честь подсластит чай и выпьет, пока он горячий, и попробует варенье, оно из этрога».
Чтобы попрощаться с ним по-хорошему, получив его благословение, я немного попил, немного отпробовал, произнес благословение после еды и справился о благополучии его сына.
Раввин поднялся, взял в руки подшивку газет, положил передо мной и пожал плечами: «Вот его глупости».
Я встал и начал прощаться. Он молча пожал мне руку. Потом так же молча положил другую руку на мою. Я высвободил руки и направился к двери. Он пошел следом, чтобы проводить меня.
На выходе, возле мезузы, он вынул из кармана один злотый и произнес: «Я назначаю эту монету посланником доброй воли. Отдайте ее первому же бедняку, которого вы встретите в Стране Израиля».
Я сказал: «Как бы это не оказался один из тех, кого ваша честь обычно ругает».
Он ответил: «В нашем народе Страна Израиля навсегда завещана только праведникам. Если кто удостоился жить там, значит, он праведник».
Я заметил: «Нет, ваша честь, далеко не всякий, кто живет там, праведник. Среди нас есть и люди, которые претендуют на праведность и вовсю поносят истинных праведников».
Он посмотрел на меня: «К чему нам совать нос в секреты Всевышнего?»
Глава семьдесят шестая
Обряд обрезания
Смотрите, как велика любовь к Стране Израиля: из уважения к тому, что я приехал оттуда, меня пригласили в посаженые отцы, сандаком. Не городского раввина пригласили, не отца роженицы, а меня, хотя я не так уж велик в Торе и даже не из этой семьи.
Я вспомнил своего деда, мир ему, который в свое время был сандаком у большинства новорожденных в старом Шибуше. И не было человека, к которому, побывав у него сандаком, он не послал бы подарок к свадьбе. Была даже такая история: один человек поспорил с товарищем, они обратились к раввину, и тот осудил этого человека. А обвиненный пошел и донес властям на своего товарища. И тогда раввин попросил моего деда быть у него сандаком, чтобы этот благой поступок защитил его от властей. У деда на столе всегда лежал на блюде прикрытый стеклянной крышкой кусок медового пирога с последнего обрезания, и каждый раз, когда дед проверял меня по Гемаре и я знал свой урок, он отрезал мне кусочек от этой сласти. А вот теперь я сижу на почетном месте и дивлюсь, что сам удостоился быть в роли моего деда.
По правде говоря, у меня уже с самого утра начали дрожать коленки. Душа готова к выполнению заповеди, но тело боится. Возможно, если бы обрезание происходило в Большой синагоге или в старом Доме учения, как это было принято у наших отцов, я бы не так опасался. Во-первых, потому, что в Доме учения я свой человек, а во-вторых, потому, что Илья-пророк, наш любимый Элияу, — он педант и не станет сидеть в тех креслах [281] , в которых в обычные дни сидят люди, проводящие время в легкомыслии и смешочках. И я сказал себе: «Если ты не можешь исправить кресло, исправь хотя бы того, кто будет сидеть в нем».
281
…Илья-пророк… не станет сидеть в тех креслах… — Во время обрезания оставляется особое кресло, в честь того, что некогда, когда Илия-пророк, преследуемый злобной царицей Иезавель, воззвал к Господу, Всевышний повелел, чтобы отныне всякое обрезание проводилось в присутствии Илии. Этот пророк считается покровителем новорожденных, и его кресло оставляют в доме новорожденного на первые три дня после обрезания, пока младенцу еще грозит некоторая опасность.