Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
А умер он потому, что с ним приключилась некая история. История была такая. Однажды от него потребовали вернуть какой-то долг, а он ничего не был должен или, может, был должен, но вернул. Но судья потребовал от него в этом поклясться. Он взял Библию, положил на нее руку и сказал: «Да будет здесь моя смерть, если я должен такому-то что-то». И не успел сдвинуться с места, как упал замертво.
Но почему же он был так хорош с ней? Вот как он это объяснил, сказала госпожа Бах: однажды ночью он увидел во сне носилки, и на них Шифра-Пуа, а за ней все, кто пришел проводить ее, и все они голые и босые, кроме него одного, который хорошо одет. Разумно было бы, чтобы ему, как человеку богатому, дали место во главе процессии, и он тоже так полагал, и действительно так и произошло — ему оказали честь и дали место впереди, у носилок. Но его это почему-то рассердило. Он подумал: что они о себе воображают, эти люди? Неужто они думают, что им по чину оказать мне честь? Да ведь они такие нищие, что даже мой привратник и тот не пустил бы их на порог моего дома. И тут вдруг носилки с умершей покачнулись в его руках, потому что руки его ослабли от того, что он рассердился, и носилки соскользнули. Подошел кто-то сзади, подставил плечо, встал вместо него и сказал: «Ничего страшного, господин, ничего такого не случилось». И ему показалось, господину Шулкинду, что тот улыбнулся ему как человек, который улыбается своему товарищу, словно бы желая сказать: «Хоть ты и совершил дурной поступок, но я к тебе все равно хорошо отношусь». Шулкинд разгневался было на этого человека, который так осмелился себя вести, будто он ему ровня, а потом посмотрел на него, увидел, что тот гол и бос, и его охватила жалость, и он подумал: «Ведь я богат, я ничего не потеряю, если дам этому бедняку пять или десять крон, пусть даже за ним все другие сопровождающие тоже протянут руки за милостыней. Но конечно, сначала нужно проверить, кто из них действительно заслуживает милостыни, есть ведь такие обманщики, что выдают себя за нищих и таким способом вымогают деньги у богатых людей. Так что, может, лучше не давать им ничего, а вложить тысячу крон в благотворительное общество, они там семь раз проверяют каждого бедняка, прежде чем дадут ему грош». Но с другой стороны, подумал он, если он сам даст деньги бедным, то все эти деньги попадут прямо в их руки, а в благотворительном обществе их растратят на зарплату чиновникам и обслуге, на контору и переписку, не говоря уже то воровстве, и беднякам не достанется ничего.
И тут его охватила сильная жалость к тем беднякам, до которых не доходят в сохранности те деньги, которые жертвуют им богатые, и, хотя все это было не больше, чем сон, он решил отныне уделять больше внимания бедным, особенно беженцам из его родного города, которые, как он слышал, мучаются в Вене от голода. Но он был деловой человек, и поэтому у него было много разных дел и вечно занятая голова, так что если он и вспоминал порой о бедняках своего города, то лишь за тем, чтобы тут же отогнать от себя эти мысли. Разве может один человек обеспечить целый город? — успокаивал он себя. Тем не менее он дал себе зарок, что, когда его состояние достигнет такой-то суммы, он даст столько-то на общественные нужды. Но когда его капитал достиг этой суммы, она ему срочно понадобилась самому, поскольку он собирался получить большой контракт и расширять свое дело. Поэтому Шулкинд решил положиться на Всевышнего, а также на благотворительные общества, хоть он их и не любил, — пусть Святой и Благословенный продлит дни этих бедняков, а благотворительные общества помогут им в их нуждах до тех пор, пока он еще больше разбогатеет и сможет наконец сам ими заняться.
И вот он пришел к большому начальнику получать свой контракт. И пока сидел в приемной, все время размышлял о своих растущих делах, и о своих уходящих годах, и о своем единственном сыне, который слушается лишь зова собственного сердца и ищет себе развлечений. Вот вчера получил звание доктора, а сегодня решил отправиться в горы, погулять с друзьями в свое удовольствие. А ведь если бы он оставил удовольствия и занялся бизнесом, то мог бы удвоить их состояние и приобрести себе имя в деловом мире. Впрочем, прежде чем судить сыновей, нелишне поглядеть на себя самого. Ведь и он сам, ныне почтенный господин Шулкинд, будучи в молодых годах, тоже бросил дело своего отца и уехал в Вену. А если бы послушался отца, так бы и остался маленьким лавочником и сейчас мучился бы, как все прочие бедняки его города, здесь, в Вене, или, того хуже, в лагере беженцев в Никольсбурге [137] .
137
Никольсбург (чешский Микулов) — старинный город в Южной Моравии, в нескольких десятках километров от Вены, известный своей большой и знаменитой еврейской общиной.
Так он размышлял, а сам все время смотрел на дверь кабинета этого начальника, которая никак не открывалась перед ним, а ведь он ждал уже больше часа, не так, как обычно привык, что, едва он является, сразу же начальник выходит ему навстречу и приглашает в кабинет. Он достал из кармана часы и глянул на них, хотя в этом не было никакой надобности, потому что перед ним висели большие настенные часы. А пока он смотрел на свои часы, ему пришла в голову мысль, что они вовсе не золотые, хотя он купил их у часовщика-специалиста и уплатил как за золотые, а специалистам несвойственно обманывать клиентов. Чтобы отогнать эту мысль, он стал думать о других вещах, а потом увидел, что рукав его плаща обтрепался, как это часто бывает с тканями, сделанными в военное время, и подумал, что если начальник увидит этот рукав, то может решить, что он беден. А может, уже увидел и именно поэтому не приглашает в кабинет.
Он снова вынул свои часы и посмотрел на них. Как мало времени прошло с тех пор, как он вынул их в первый раз, и как много мыслей он успел за это время передумать! Он вернул часы в карман и задремал. А может, не задремал, а ему почудилось наяву. И что же именно ему почудилось? Опять носилки, а на них Шифра-Пуа, и те же девятьсот девяносто девять мужчин и одна женщина сопровождают ее. Но та женщина — это его жена, мать его единственного сына. Это показалось ему странным, потому что она родилась совсем в другом городе, не там, где жила Шифра-Пуа, почему же она идет за ее косилками? И, размышляя об этом, он вдруг заметил, что теперь все пришедшие на похороны хорошо одеты и у каждого из кармана свисают золотые часы, из настоящего чистого золота, а он сам, почтенный господин Шулкинд, гол и бос, и, кроме обтрепанного плаща, на нем ничего не надето.
В эту минуту он услышал за окном голос продавца газет, тут же встряхнулся, огляделся вокруг, увидел на столе в приемной газету и потянулся за ней. Но, едва заглянув в нее, тут же сказал себе: «Опять ничего нового. Ведь все эти наши победы, о которых здесь пишут, это все выдумки, призванные подбодрить народ, чтобы не впал в отчаяние». Он сложил газету и отдал ее соседу. Но когда тот углубился в чтение, он пожалел, что не дочитал до конца, ведь там могло быть написано что-нибудь о туристах в горах. А даже если не написано, то он должен был бы проверить, ведь ему все равно нечего пока делать. И уже протянул было руку, чтобы попросить газету обратно, но тут вышел служитель и пригласил его в кабинет. Он вошел и получил свой контракт. Еще одно, новое, задание ему поручалось по этому контракту, а именно изготовление одежды из бумаги.
Он вышел от начальника, размышляя о порученном ему деле и о том, что это новое дело больше всех других, которыми он занимался раньше. И рассердился вдруг на сына, который гуляет себе по горам в то время, когда должен был бы помогать ему в делах. По дороге он подошел к газетному киоску и купил себе газету, и уже хотел было заглянуть в нее, но тут стал накрапывать дождь. Он сложил газету и поехал домой.
Подъехав к дому, он услышал крик, вбежал и увидел, что его жена в безумии, в руках у нее газета, а она рыдает и кричит: «Сыночек мой единственный, как же это ты упал, как же это твои косточки рассеялись по горам?!» Он сразу понял, что это его сын погиб в горах. Или, возможно, он уже понял это раньше, потому что прочел об этом в газете или заглянул в нее сейчас, а ему показалось, что он уже читал об этом раньше.
Короче говоря, благодаря этому богачу госпожа Бах получила возможность выучиться на акушерку и к тому же сумела научить свою младшую дочь и обоих Йерухамов ивриту, так что их приняли в педагогическое училище. И в конце концов она удостоилась увидеть Ариэлу учительницей иврита в Шибуше, а оба Йерухама удостоились уехать в Страну Израиля. А перед этим между ними было уговорено, между Йерухамом — сыном литовца и ее Ариэлой, что он вызовет ее туда. И что же он сделал, этот Йерухам? Вернулся оттуда и начал ухаживать за другой. Как он там изменил своей стране, так он здесь изменил своей нареченной. Но Ариэла своим идеалам не изменила — стала учительницей в городской еврейской школе, воспитывает там учеников и учениц. И если господин услышит на улице детей, болтающих на иврите, пусть знает, что их учила ее Анеля. Потому что Ариэла на самом деле — это Анеля, то есть Аниэла, но на польском Аниэла означает «ангелица», а у евреев ангел не бывает женского рода, поэтому она назвала себя на иврите — Ариэла.
Кроме того, что Ариэла Бах учит детей ивриту, у нее есть еще несколько достоинств, но, несмотря на это, я ее не люблю. Во-первых, из-за ее манеры говорить — она не говорит, а будто саблей отрезает. А во-вторых, из-за ее очков — скажет что-нибудь и пялится на тебя своими очками, словно пластырь хочет тебе на рану положить. Как по мне, так деревяшка ее отца — ничто в сравнении с этими ее очками. Наша Рахель как-то спросила меня: «Почему господин так сторонится Ариэлы?» Я сказал: «Из-за ее очков». Она засмеялась и сказала: «Что же делать, если у человека слабое зрение? Нет, господин ее не любит потому, что очки не упоминаются в Торе».
С того дня, что я живу здесь, мне еще ни разу не доводилось говорить с Ариэлой, разве что случайно. И должен вам сказать, что говорить с ней — не очень большое удовольствие. Во-первых, потому, что она присваивает всю истину себе, не признавая за другими даже части. А во-вторых, потому, что она цепляется к каждому сказанному вами слову, причем из всех слов, которые вы произнесли, она выбирает те, которые вы не произносили, приписывает их вам и тут же начинает спорить с ними. Например, если вы скажете, что Реувен порядочный человек, она тут же бросится вам возражать: «А почему вам кажется, будто Шимон человек непорядочный?» А если вы скажете, что еврейский ребенок должен учить Танах, она вам возразит: «А чем вам не нравятся библейские истории?» И заявляет, что, по ее мнению, не следует утомлять детей тем, что им неинтересно, а нужно читать им именно библейские рассказы.