Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
Сегодня Йерухам сказал мне: «Почему вы не приходите нас навестить?» Я спросил: «Куда?» Он ответил: «Что значит — куда? К нам домой». Я спросил: «Когда?» Он сказал: «Что значит — когда? В любой вечер». — «В любой вечер?» — «В любой вечер и на весь вечер». Я вынул часы из кармана, посмотрел на них и сказал: «А что скажет Рахель?» Он пригладил свой чуб и улыбнулся: «Мое желание — ее желание, и ее желание — мое желание». Его черные кудри сверкали. Он стоял, спокойно глядя на меня. Я сказал: «Ты знаешь, где я нахожусь, приходи туда вечером, когда освободишься от работы, и мы пойдем вместе».
После вечерней молитвы Йерухам пришел во двор Дома учения и остановился за дверью. Я подумал: «Постоит, пока замерзнет, а тогда войдет». Но мне вспомнилась его жена, которая ждет нас дома. Я поднялся, надел пальто и вышел к нему. А перед тем как уйти, сказал рабби Хаиму: «Не знаю, когда вернусь, вот вам ключ, заприте за собой дверь». Правда, я обещал ключу не выпускать его из рук и не передавать никому другому, но тут мне нужно было уйти раньше времени.
Есть в нашем Шибуше улица, которая называется Синагогальной, по названию той синагоги, которая была на ней до того, как Хмельницкий разрушил город. Сейчас на этой улице нет ни синагоги, ни евреев, если не считать Йерухама и его жены, которые поселились там среди христиан. Когда я вошел, Рахель вскочила мне навстречу и радостно схватила мою руку. Йерухам нагнулся к печке, открыл дверцу и положил в печь несколько поленьев. Потом закатал рукава, взял обе руки Рахели в свои руки, глянул на меня одним глазом и спросил: «Ну как, годится станцевать с ней хору?» [185]
185
Хора — быстрый хороводный танец, созданный в 1930-х гг. Барухом Агадати (Наушанским); поначалу была популярна в основном в кибуцах, но потом стала часто исполняться на свадьбах и других праздниках. Хора может исполняться под традиционные израильские песни, хотя наиболее известным является исполнение под музыку «Хава нагила».
Рахель высвободила руки, посмотрела на стол и сказала: «Ты даже стул не поставил для гостя». Йерухам взял стул и поставил передо мной, а Рахель сняла скатерть, которой покрыла поставленные на стол апельсины, подошла и села рядом с мужем на кровати.
Йерухам взял апельсин и очистил его так, как чистим мы в Стране Израиля: сначала обвел вокруг ножом и снял шапочку, потом сделал шесть продольных надрезов, отогнул кожуру лепестками и подал мне весь апельсин целиком, как на тарелке. Рахель следила за каждым его движением, словно это доставляло ей удовольствие и вызывало восхищение.
Я взял апельсин и произнес над ним благословения фруктов и Тому, Кто сохранил нам жизнь, а потом разделил апельсин надвое, половину взял себе, половину дал Йерухаму. Йерухам покраснел и сказал: «Это ты даешь мне ту половину апельсина, которую должен был дать в Стране Израиля?»
Я сказал: «Теперь мы квиты. Отныне начинается новый счет». Рахель посмотрела на мужа и спросила: «Какие у вас с ним счеты и какие секреты вы от меня скрываете?»
Мы объяснили ей, каждый по-своему, и она спросила мужа: «Но сейчас, когда между вами все ясно, у тебя уже нет ничего против него?» Я сказал: «Ну конечно, у него нет ничего против меня, зато у меня еще есть. У него осталось одно мое стихотворение, и я хочу его забрать».
Йерухам удивленно спросил: «Какое еще стихотворение?» Я сказал: «Те мои давние стихи о Иерусалиме. Я от тебя не отстану, пока ты их не прочтешь». Он внимательно посмотрел на меня и, видно, понял, что я действительно хочу услышать эти стихи. Он встал, пригладил ладонью кудри и прочитал:
На вечную верность ему до скончанья Поклялся себе я пред Богом незримым, И все, что имею я в мире изгнанья, Отдать в искупление Иерусалима…Я спросил: «Только до сих и не дальше? Раньше ты вроде знал еще одну строфу».
Он прочел:
Отдать ему жизнь мою, сердце и разум Без лишнего слова, без лишнего счета. Ведь он наяву и во сне — моя радость, И будней веселье, и праздник субботы.Я сказал: «Ты как будто нарочно останавливаешься. Что, ты больше не запомнил? Если я не ошибаюсь, там были еще строфа или две».
Он продолжил:
Мой город великий и многострадальный, Хоть нет в нем царей и бедны человеки, Он Господом избран уже изначально И красною нитью с Ним связан навеки.Тут он взял руки Рахели в свои и дочитал:
И в день, когда будет грозить мне могила, Иль мертвых соседство, иль тьма преисподней, — Молю тебя — дай мне надежду и силу, О город величья и славы Господней.Я посмотрел на часы: «Кажется, пришло время попрощаться».
«Почему так рано?» — спросила Рахель.
«Хочу успеть на ужин».
«В гостинице господину тоже не дадут его любимые маслины, — сказала Рахель, — поэтому он с таким же успехом может поужинать с нами. А если господин боится, что мы накормим его фазанами в молоке, то да будет ему известно, что я тоже не ем мяса».
Она поднялась, принесла хлеб, масло, крутые яйца, блюдо из риса и чай и поставила все это на стол. Мы сидели, и ели, и пили, и разговаривали. О чем мы говорили? О чем только мы не говорили! Обо всем, что рождалось в сердце и находило себе слова в душе, — о Стране, о ее пейзажах, о евреях и арабах, о людях и их мнениях, о кибуцах и коммунах. Говорили и говорили, о чем только не говорили. Рахель сидела, откинувшись на стуле, и слушала. Ее лицо все больше бледнело, и муж раз-другой просил ее прилечь, но она слышать не хотела об этом.
Потом Йерухам встал, подложил в печь еще несколько поленьев, а Рахель принесла нам чай, снова села и очистила нам еще один апельсин. Она уже уловила, как это делают, — сняла шапочку и сделала надрезы в точности так, как чистят апельсины жители Страны. В воздухе повеяло восхитительным ароматом очищенного апельсина. Тихо и спокойно было в комнате. За окном расстилались снежные поля, но огонь в печи позволял забыть тот страх, который они вызывали. Рахель сидела и ела апельсин, дольку за долькой. Много уже лет ни она, ни весь Шибуш не видели апельсинов, и вдруг на тебе, целый ящик!
Сладкое солнце Страны Израиля светится в глазах Рахели. Вряд ли она сердится на Йерухама за то, что тот покинул Страну, — ведь если бы не это, они бы не поженились, — но она явно удивляется его поступку. Однако она умная женщина и не открывает всего, что у нее на душе. Она привязана к мужу, но у нее есть и собственные суждения, и она не пытается согласовать свои и его взгляды, когда видит, что им лучше быть раздельными. Сидит, положив ногу на ногу, и слушает, что рассказывает ее муж.
А ее муж рассказывает о своих товарищах в Стране. Он не говорит, будто он такой же, как все другие, потому что, даже если б он так сказал, кто бы ему поверил. Но он так рассказывает о них, что стороннему человеку может показаться, будто перед ним вполне благополучный израильтянин, который с удовольствием обсуждает дела своих знакомых, и радуется, и смеется при этом. Он радуется и смеется, во-первых, потому, что душе его в эту минуту хорошо. А во-вторых, потому, что в Стране Израиля каждый человек иной, каждый отличается от другого, а если и найдется такой, который не отличается, то он отличается уже тем, что не отличается.