Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
Впрочем, что касается меня, то я учусь не для того, чтобы приумножить свой разум или стать мудрее и постичь Божьи дела. В своих занятиях я, скорее, подобен усталому путнику — идет он по дороге, солнце печет ему голову, камни бьют ему ноги, пыль слепит ему глаза, и все тело стонет от усталости. И вдруг он видит — шатер. Заходит в него — и вот уже солнце не печет ему голову, и камни не бьют ему ноги, и пыль не слепит ему глаза. Поначалу он ничего этого не замечает, потому что устал и хочет только отдохнуть. Однако, придя в себя, он замечает и шатер, и все, что в нем есть. И если он не лишен чувства благодарности, то возносит хвалу и благодарение Тому, Кто создал это убежище и приготовил в нем все, чего просит душа его.
Человек этот — я, а убежище мое — наш старый Дом учения. Шел я, сжигаемый солнцем, среди камней и пыли, и вдруг увидел себя в нем. И поскольку я не лишен чувства благодарности, то возношу хвалу и благодарение Всевышнему и изучаю то, что Он мне здесь приготовил, то есть Его книги, сохранившиеся в этом Доме.
Эти книги — что в них? Я понимаю так: Всевышний, благословен будь Он, создал мир по Своему усмотрению, и избрал нас из всех народов, и дал нам Тору, чтобы мы могли с ее помощью служить Ему. Все то время, что мы изучаем Тору и выполняем Его заветы, никакой народ и никакое племя не могут причинить нам вреда. Но как только мы отклоняемся от соблюдения Торы, нас может одолеть даже самый малый народ. Тора наделяет изучающих ее своими добродетелями и честностью и тем самым увеличивает симпатию к ним во всем мире. Если же мы отворачиваем глаза от Торы, Тора отворачивается от нас и мы разом становимся ниже всех народов. Но почему Всевышний, благословен будь Он, избрал именно нас и именно на нас возложил бремя следования Торе и ее заветам? Ведь Тора тяжела, и исполнять ее заветы тоже тяжело. Одни отвечают на этот вопрос так, другие иначе, а я отвечу притчей. Эта притча — о царской короне, сделанной из золота, жемчуга и драгоценных камней. Пока корона на царской голове, все знают, что он царь. Снимет ее — и никто не знает, кто он. Так что же — царь избегает этой короны из-за ее тяжести? Напротив, он возлагает ее на себя и гордится ею. И как же ему воздается за это? Воздаяние его в том, что все величают его, и уважают его, и падают пред ним ниц. Но что царю от всего этого почета? Этого я не знаю, потому что я не царь. Но хоть я и не царь, то я все же сын царей и должен это помнить. Увы, забывает иногда этот господин, что он царский сын, равно как евреи забывают порой, что они царские дети. А в книгах сказано, что хуже всех зол — это когда сын царя забывает, что он сын царя.
Вот, к примеру, Рахель, младшая дочь моих хозяев, тоже как будто забыла, что она дочь царей. А когда я напомнил ей об этом, она расхохоталась. Подумать только: девочка, которая вчера лишь вышла из детского возраста, даже девушкой еще не успела стать, стоит перед человеком, достигшим зрелости, задирает перед ним нос и говорит, что это за царская дочь, разве вы не понимаете, что все эти выражения сегодня просто смешны. Не помню точно, как она выразилась, но смысл ее слов помню хорошо. Дело было вечером. Я сидел с ее отцом, и он показался мне чем-то подавленным. Я уже собирался подняться и выйти, как вдруг он задержал меня, сказав: «Нет, нет, давай послушаем мнение господина». Рахель подняла глаза и посмотрела на меня. А может, просто подняла глаза. Я рассказал свою притчу. Она состроила гримасу и сказала: «Зачем мне брать на себя бремя минувших поколений? Минувшие поколения — это одно, а мое поколение — это другое. Как все предыдущие поколения жили каждое по-своему, так и мое поколение живет по-своему. А по поводу того, что каждая дочь Израиля должна видеть в себе царскую дочь, то нет ничего глупее этого. В наше время царские короны лежат в музеях, и никому они не интересны, и тут появляетесь вы и говорите, что каждая дочь Израиля должна видеть в себе царскую дочь».
Я мог бы ей возразить, однако удержался. Пусть лучше считает себя победительницей. Я лишь скажу о ней пару слов, хотя это не имеет отношения к моей притче. У меня нет никакой неприязни к этой девушке, и у нее, по-моему, нет неприязни ко мне. Я для нее путник, зашедший переночевать: сегодня он здесь, а завтра уже далеко. Эта Рахель, как я только что сказал, — из детского возраста она уже вышла, а девичества еще не достигла. У нее тонкая шея, высокий лоб и грустные глаза, и что-то вроде улыбки застыло на ее губах. На первый взгляд кажется, что в ней есть некоторая дерзость, но ее постоянно наклоненная голова свидетельствует, что она не очень высоко себя ценит и готова склониться перед всяким, кто сильнее ее. И это вызывает удивление, потому что у нее нет уважения к царям и вельможам мира сего, отца и матери она не боится, и нечего говорить, что ей не внушает страха и наш Отец Небесный. Кто же тогда тот, перед кем она готова склонить голову? Она часто передергивает плечами, как будто ее коснулась чья-то рука, и слегка прикрывает тогда глаза. Но не так, как ее отец, который хочет задержать уже виденное, а как тот, кто щурится, чтобы лучше разглядеть грядущее.
Чего она ожидает, эта девушка? Ведь от этого мира не стоит ожидать добра, да и от людей добра ожидать тоже не стоит. Именно эта мысль заставила меня удержаться от возражений. Я подумал о себе самом. Не то чтобы я был лучше других людей. Но я не хочу обижать эту девушку. Поэтому я был рад, что не ответил ей ничего и не огорчил ее.
Я глянул на часы, сказал: «Ого, уже за полночь» — и отправился в свою комнату спать.
Глава восьмая
Меж отцом и сыном
Сегодня вечером, войдя в гостиницу, я увидел старого кантора, ребе Шломо. Он сидел, опершись на свою палку. Когда я вошел, он поднялся и протянул мне руку. Я поздоровался с ним и спросил, почему он еще здесь. Я-то думал, что он давно уже взошел в Страну Израиля.
«Я одной ногой там, а другой здесь, — сказал ребе Шломо. — Друзья моего Йерухама, светлая ему память, прислали мне чек для поездки, и я пришел к господину, потому что слышал, что он приехал оттуда. Может быть, господин даст мне совет, как туда едут?»
«Ничего нет проще, — сказал я. — Идут на вокзал, дают кассиру деньги, и он выдает проездной билет. Потом садятся в вагон и едут до Триеста. Там поднимаются на корабль и плывут пять дней по морю, пока не прибывают в Яффу [39] . А прибыв в Яффу, вы уже двумя ногами на земле Израиля».
Все то время, что я объяснял ему, как едут в Эрец-Исраэль, мне казалось, что он меня не слышит. Но когда я упомянул Яффу, он вдруг поднял глаза и слово в слово повторил все сказанное. В эту минуту в гостиницу вошел сын его, Даниэль Бах, и ребе Шломо сказал ему: «Жаль, что тебя не было с нами, сын мой, и ты не слышал, что рассказывал мне господин».
39
Яффа (или Яффо) — один из главных портов древнего Израиля. Именно сюда в минувшие века приходили корабли с паломниками, которые направлялись в Иерусалим. С начала XX в. Яффа — главный перевалочный пункт для евреев-иммигрантов, устремившихся в Палестину. В настоящее время город объединен с Тель-Авивом.
Даниэль посмотрел на меня, словно удивляясь, что такого может рассказать «этот господин», чего он, Даниэль, не знает.
Я сказал: «Я объяснял вашему отцу, как едут в Страну Израиля».
Даниэль сел, скрестив ноги, и протянул: «Ну-ну». (Мол, я так и знал, что он объяснял тебе какой-то пустяк.)
Но я сказал: «Возьмите листок бумаги и запишите. Нужно, чтобы ваш отец знал план своей поездки».
Кончив записывать, он попросил, чтобы я объяснил уже заодно, как добраться из порта Яффы до кибуца Рамат-Рахель, куда направляется его отец.
Я сказал: «Пересаживаются с большого корабля в маленькое суденышко и на нем добираются до берега. Если ваш отец найдет там какого-нибудь парня из кибуца, чего еще желать. Но если нет, то пусть садится в автомобиль и едет до Иерусалима. А в Иерусалиме нужно пересесть в автобус, идущий в Тальпиот. Доехав до конечной остановки в Тальпиоте, он увидит там парней и девушек, направляющихся в Рамат-Рахель, пойдет с ними и окажется там, куда ему надо».
Заговорив о Тальпиоте, я вспомнил погром, который мне довелось там пережить [40] : арабы разрушили мой дом, и даже подушки под голову у нас не осталось. Мне стало грустно, а ребе Шломо радовался. Мне было грустно оттого, что я уехал из Страны, а он радовался тому, что едет туда.
40
…погром, который мне довелось там пережить… — Речь идет о событиях августа 1929 г., когда в результате спора из-за доступа к Храмовой горе и к Стене Плача арабы подмандатной Палестины организовали погромы в Иерусалиме, Хевроне, Цфате и других городах. Прежде чем британские мандатные власти остановили беспорядки, от рук погромщиков погибли 133 еврея, в основном — из числа ортодоксальных верующих, а в стычках с силами еврейской самообороны были убиты 116 арабов. Агнон неоднократно упоминает об этом погроме, во время которого был разграблен и сожжен его дом, в результате чего он вынужден был на два года уехать в Европу; именно в конце этой поездки он и посетил свой родной город, что стало толчком к написанию романа.
Я заказал чай с пирожками, угостить своих гостей. Ребе Шломо отрезал себе маленький кусочек, произнес: «Благословен Тот, по слову Которого все было создано» — и отхлебнул чай. Потом вынул из кармана открытку, которую ему прислали из Рамат-Рахель, и положил передо мной, чтобы я прочел ее и он мог бы еще раз прочесть ее вместе со мной, хотя наверняка уже знал этот текст наизусть. Когда я кончил читать, он опять сложил открытку, положил в нагрудный карман, возле сердца, и сказал: «Похоже, что я действительно еду в Страну Израиля».