Путники в ночи

Повесть

– Зачем ты ходишь к этому бывшему Первому?.. – ворчит Лева, навалившись грудью на расшатанный редакционный стол. Мой коллега всегда принимает такую позу, когда пишет сельскохозяйственные обзоры. Он гордится тем, что обладает способностью Цезаря – сочинять статьи и одновременно вести разговор с собеседником. – Это ведь бывший аппаратчик, сталинист…

И вычеркивает длинное и в то же время незаменимое в словаре районного газетчика слово “мероприятие”. Лева пишет очередную статью о проблемах животноводства, дает советы

Под “сталинистом” он имеет в виду Прохора Самсоновича Зыкова, работавшего когда-то первым секретарем райкома партии, ныне персонального пенсионера, которого я иногда навещаю на дому.

– А чем занимается его сынок, Вадим? – интересуется мой коллега.

Пожимаю плечами. Этого даже Прохор Самсонович не знает. Вадим в молодости учился в столичном вузе, связался с фарцовщиками, валютчиками, чуть не загремел по статье. Прохор Самсонович, в то время еще первый секретарь райкома, ездил в Москву выручать сына, нашел влиятельных знакомых, отвел Вадима от суда. Парень на время затих, женился, устроился на склад экспедитором…

– Помнишь, у Вадима была любимая песня – “Путники в ночи” в исполнении Синатры?

– Мне тоже она очень нравится, – кивнул я.

“Путников” часто крутили на танцплощадке в качестве медленного танго. Вадим требовал ставить “Путников” без очереди. Иногда, крепко пьяный, он десять раз подряд заказывал эту мелодию, плакал, обнимая шершавый столб, на котором висел репродуктор.

“Сын Первого!.. – показывали пальцами зеваки. Я в то время был подростком, бродил вокруг танцев вместе с другими шалопаями. Обычно мы забавлялись тем, что ловили в пруду лягушек, швыряли ими в танцующих.

Репродуктор в дребезжащем фанерном корпусе ревел над загадочными тенями парка, где под величавую мелодию, посвистывая и похохатывая, разбредалась местная шпана.

Вадим доставал из кармана пачку сигарет с иностранными буквами, угощал приятелей, и, покачиваясь, продолжал слушать “Путников”, отстукивая толстой подошвой ритм. Болталась пестрая, навыпуск, рубашка с изображением игральных карт, узкие, с искрой, брюки отражали огни ламп. На высокомерном бледном лице таяла самодовольная улыбка. Вадим приглаживал пятерней жидкие волосы, теребил вспушенный чуб, называемый “коком”.

Слушая непонятные слова песни, я брел вокруг танцплощадки, перебирая ладонями неструганные колья. Занозы почти без боли вонзались под кожу – я приближался к столбу, на котором звенел динамик.

“Эта песня – мой гимн! – крикнул Вадим сквозь слезы. – С ним я пройду по жизни…”

Вскоре прошел слух, что стиляга украл из подвала ДК пластинку с

“Путниками”. Она была единственная в райцентре, таких уже не было в продаже.

К Первому с отчетом за неделю пришел начальник милиции Шкарин Иван

Федотыч, доложил, что среди мелких преступлений, вроде украденных кур, комбикорма с колхозной фермы, электродвигателя с тока, зафиксирована кража из подвала ДК – спилена толстая решетка на окне бывшего церковного полуподвала, в котором хранятся духовые инструменты, аппаратура для танцев, плакаты и прочая ерунда.

Начальник милиции удивлялся, что грабители, перепилившие старинные прутья, кроме пластинки ничего не взяли, и даже не поломали из хулиганских побуждений. Кстати, у граммофонной пластинки криминальное название – “Путники в ночи”. Завершая доклад, Иван

Федотыч как-то странно взглянул на Прохора Самсоновича.

“Из-за одной пластинки, понимаешь, лезли?” – хмурил брови Первый.

“Выходит, так!” – начальник милиции пожал плечами, кашлянул в кулак.

Участковый по фамилии Гладкий видел воришек, вылезавших из подвала с пластинкой в квадратном белом конверте, однако никого задержать не смог, свистел в специальный свисток, рапорт написал совершенно невразумительный: дескать, никого не разглядел…

Вечером, зайдя в комнату сына, Прохор Самсонович увидел конверт, лежащий на столе, брезгливо взял его в руки, прочел в круглом вырезе название пластинки.

“Как же он пилил решетку? – думал Первый. – Небось, нанял кого-нибудь из шпаны, вроде Стрижа…”

Первый хотел швырнуть пластинку на пол и растоптать хромовыми сапогами, но почему-то не сделал этого, положил ее обратно на стол.

В тот вечер Прохор Самсонович долго не мог заснуть, поджидал стилягу, собираясь огреть разок-другой ремнем, но Вадим вместе с дружками укатил куда-то на мотоциклах и вернулся только под утро.

Старик вот уже лет пятнадцать на пенсии, почти никуда не ходит, сидит дома и всегда рад моему приходу. По его просьбе покупаю ему продукты. Почему-то сам бывший Первый стесняется ходить по магазинам. Иногда он заказывает водки. Обычно звонит мне по телефону в редакцию, диктует: буханку хлеба, банку тушенки для заправки супа, килограмма два сахара, рисовой крупы, если будет гречневая – обязательно! Как думаешь – есть гречка в продаже или нет?

Почти каждый раз объясняю, что гречка давно уже не дефицит, это в прежние времена ее отпускали по блату.

Деньги за покупки возвращает с лихвой. Несмотря на возраст, старик еще крепок, много работает по дому и на огороде, и от пол-литра водки, которую мы не спеша, распиваем, почти не пьянеет.

– Прохор Самсонович не сталинист, – говорю я Леве. – Обыкновенный пожилой человек.

Лева пренебрежительно морщится, машет рукой – не мешай писать статью! Неожиданно с отвращением отбрасывает изгрызенную в моменты вдохновения ручку:

– Я всегда ненавидел окружающую жизнь и постоянно думал о Париже.

Помнишь, мы с тобой когда-то мечтали туда поехать?..

Киваю головой: много французских и прочих дразнящих фильмов было просмотрено в стенах старого ДК, в котором располагалась когда-то церковь.

Но мне некогда болтать с Левой, иду в магазин за продуктами.

Покосившийся кирпичный дом отражается в зеркале тенистого, заросшего по берегам водоема. По-народному пруд издревле называется

Кочетовским, лет сто назад звался Блохиным (помещица проживала когда-то в этом доме), но с тех пор, как здесь поселился Первый, пруд именуется Зыковским. С виду жилище крепкое, хотя задняя стена, выходящая к барским подвалам, подперта наклонными бревнами.