Путники в ночи

Титов Александр

– Тебе этого не понять! – Он сердито взглянул на меня и, взмахнув смуглой рукой, побрел по аллее парка.

“БУНТАШНАЯ” МАЙЯ

Возле Дома культуры, где оглушительно гремела дискотека, я увидел женщину в короткой юбке, в блузке-матроске, в туфлях на шпильках.

Что-то было в ее одежде от стиля шестидесятых.

Да это же моя одноклассница, Майя Манцева! После восьмого класса она уехала в Металлоград, выучилась на кондитера, затем, кажется, вышла замуж.

Она меня тоже узнала, мы поздоровались. Майя в отпуске, живет у родителей, решила прогуляться, посмотреть на молодежь.

– А ты откуда и куда? – она внимательно на меня посмотрела.

– От Прохора Самсоновича.

– А он еще жив?

– Почему бы ему не быть живым? Он крепкий старик.

– Очень уж нервный был начальник. Помнишь, приходил к нам в школу: агитировал мальчиков идти в трактористы, а девочек в доярки?

Я кивнул. Некоторые ребята записались, чтобы отвязался, другие мямлили о прочих уважаемых профессиях.

В тот день, когда Прохор Самсонович посетил наш класс и начал разводить свою тягомотную “профориентацию”, Майя встала из-за парты и с возмущением сказала, что ни за что на свете не пойдет в доярки:

“У меня мать всю жизнь на ферме, заработала ревматизм и грыжу в придачу…”

За это Первый назвал ее “бунташной девкой” и добавил, что одна паршивая овца все стадо портит.

Майя, понизив голос и касаясь моего уха губами, поведала о том, что

Вадим сегодня был на кладбище, на могиле “того парня”.

Майина мать тоже была там, проведывала могилки родственников – и вдруг увидела Вадима, за которым брели два мордоворота, с трудом протискивая свои туши между часто стоящими оградами. Старушка оробела, схоронилась в кусты, наблюдая за всхлипывающим невзрачным человечком, остановившимся у могилы десятиклассника. Вадим, озираясь по сторонам, начал истово креститься. Старушка сидела в кустах, не шелохнувшись, боялась, что охранники, посадят ее в мешок и утопят в пруду.

Я смотрел на лицо Майи, замечая лишь прежние веснушки, которые потемнели, обрели четкие границы, и все равно каждую из них хотелось обвести обслюнявленным химическим карандашом.

– А ты все такая же конопатая! – сказал я.

– А ты все такой же вредный! – Она придирчиво оглядела меня. – Как всегда непричесанный, и вдобавок выпивши… Проводишь меня домой?

– Зачем?

– У меня в саду шалаш, я там схоронила бутылку коньяка. И вообще в прошлом году я развелась… Слушай, почему ты гладишь этот пакет, а не меня? – рассердилась Майя. – Погладь лучше здесь!..

И, нервно схватив мою ладонь, засунула ее за отворот блузки. Я почувствовал большую, все еще упругую грудь, сосок вминался в нее твердой горошиной.

– В пакете пластинка, Вадим подарил, – запоздало объяснил я.

Майя приподнялась на цыпочки, обхватила мою шею обеими руками, как на школьном вечере танцев, мы поцеловались. Губы мои, холодные от ночного воздуха, стали вдруг горячими, в них загудело, взбухло забытой молодостью. Странное чувство прикосновения к женщине, будто опять всё становится возможным.

– Зачем тебе пластинка?

– Не знаю.

– Ну, идем! – Она качнулась на шпильках, рассмеялась, подхватила меня под локоть.

– Пойдем! – Я чувствовал сытость от рыбы, необъяснимую удаль, а также приятное самогонное опьянение.

ОСКОЛКИ СЧАСТЬЯ

Наконец-то я добрался домой. В прихожей старое зеркало в овальной раме, по привычке в него смотрюсь. Рубашка в пятнах, бумажный квадрат в засыхающих брызгах. Дверь открыта, но потихоньку пройти в комнату не удается.

– Ты пришел? – Мать с огорчением разглядывает мою одежду, однако в голосе ее радость.

Я в этот момент думаю почему-то об экзистенц…ме: даже в уме не могу выговорить это слово, и зачем оно мне только сдалось? Вот что значить пить поверх самогона коньяк.

– У тебя вся спина в грязи! Переодевайся немедленно! – Мать заглядывает мне в лицо, забирает из моих окоченевших рук пластинку.

– Опять что-то принес?.. Вечно ты собираешь разный хлам!

– Это не хлам, это “Путники”. Сейчас заведу…

Раздеваюсь догола, мать тем временем приносит сухие трусы, я с трудом надеваю их. Достаю из-под кровати проигрыватель, с энной попытки втыкаю вилку в розетку, подключаю самодельный усилитель, звуковые колонки, щелкаю тумблером, и вот уже светятся радиолампы, в динамиках гудение. В молодости я своими руками спаял эту громоздкую аппаратуру, и она все еще работает!

– Что ты собираешься включать? – Мать с озабоченным видом заглядывает в комнату. – Опять соседей разбудишь?

– Нет, я потихоньку.

– Да ты на ногах еле держишься!

– Прости, так получилось.

Мое вечное незаменимое “прости”.

Мать сказала, что греет ванну, спросила, буду ли ужинать?

– Купаться буду, ужин долой! – Хочу навсегда остаться пьяным лирическим человеком.

Неожиданно вспомнил, что в проигрывателе сломана игла, а новую сейчас купишь разве что на барахолке.

С огорчением снимаю пластинку с диска, смотрю на угольный блеск бороздок. Пластинка, словно живая, выскальзывает из моих пальцев и начинает плашмя падать на пол. У меня есть целое мгновенье на то, чтобы поймать ее. Падаю вперед всем телом, как в юности, когда был вратарем молодежной команды района. И я бы ее поймал, если бы не пил коньяк поверх самогонки. Пок! – четкий ужасный звук, ладонь загребает шуршащие осколки. Собираю в недоумении блестящие треугольники, машинально ломаю их на куски – порезал ладонь, из пальцев течет темная кровь, мне совсем не больно.