Пять баксов для доктора Брауна
Шрифт:
А кричат как – вон даже с борта слышно!
А в вельботе-то как здорово слышно – в ушах потом полдня звенит!
– Табань!– орет Хэннен.
Дрожит и звенит на ветру натянутый линь.
– Выбирай!
По бокам кита струятся красные потоки, из дыхал уже только пар.
– Подгребай, ближе! Да ближе, мать твоя каракатица!
К этому времени «Матильда» подошла ближе, выбирают тали, цепляя кита. В его коже вырезают букву «Q», цепляют за нее гак талей, а вот из хвостика «Q» вытягивают длинную полоску. Тали выбирают, кит вращается в воде, а полоску
Китобой кренится, скрипит, кряхтит и стонет.
Искатели приключений тоже кряхтят и стонут: их поставили на голову. Нет, не в смысле, вверх ногами, а в смысле, вырубать ус, отрезать язык и что там осталось на вытопку. А потом... потом... ну, в общем, чертовски плохо слышать все то, что говорят в адрес новичка, нечаянно хлопнувшемуся в обморок от одного только запаха этой головы с раскрытой пастью и жалобно сощуренными припухшими веками. Надо сказать, что за всю свою жизнь М.Р. Маллоу не встречал более лицемерной рожи, чем у Д.Э., этак благородно убеждающего компаньона, что, дескать, ерунда, бывает. Тоже еще, Ахав нашелся!
Отдают тали, гремят цепи. Китобой отдаляется все дальше и дальше, оставляя за собой тонны две-три окровавленного мяса. Вокруг туши начинают ходить острые плавники: касаткам повезло сегодня с обедом.
Тем временем на китобое ворвань разливают в бочки, котлы салотопки чистят, рангоут и палубу скребут – еще и отскреби ее, палубу эту! Джейк зажимает нос и выдыхает изо всей силы – унять дрожь в коленках. Когда уже почти кажется, что все в порядке, налетает порыв ветра. Великий охотник на китов сначала опирается о швабру, затем роняет ее и, сложившись пополам, из последних сил дотягивается до борта.
Атлантический океан. Бескрайнее небо. Зюйд-зюйд-вест.
«Пейте свой чай, юный искатель приключений. Пейте, пока приключения не нашли вас.»
– Поднимайтесь, сэр, – за рукав вяло дернули, – нечего тут любоваться пейза...
М.Р. Маллоу не договаривает, задушенно мыча, и перегибается через борт.
Глава шестнадцатая,
в которой Д.Э. Саммерс решается облечь
в слова то, что вертелось в голове
и назвать вещи своими именами
Было утро. С ночи штормило, судно раскачивало не на шутку и на палубе поэтому было пусто: капитан и офицеры пили чай в кают-компании, матросы отлеживались на койках. В полумраке тусклый, закопченный табачным дымом иллюминатор кубрика то погружался в пенящуюся зеленоватую воду, то вдруг являл кусочек серого утреннего света. Переборка уныло скрипела, матросские сундуки, составленные вдоль стены, глухо стукались друг о друга, тусклая лампа раскачивалась. Матросы, лежа на койках, прислушивались к шуму волн, обсуждая, что, должно быть, быть буре.
– Эх, как штормит! – крякнул Коуэн.
– Ничего себе погодка, – вежливо отозвался Джейк.
Ему было не до разговоров: он сочинял письмо компаньону, а то, что он собирался сказать, нужно было сказать как-нибудь... правильно, в общем. Люк задраили наглухо, от чего воздух сделался еще более душным и сырым, чем обычно, виски давило, приутихшая было морская болезнь разыгралась снова, в общем, это утро выдалось еще менее веселым, чем всегда.
– К вечеру стихнет, – бормотал Коуэн. – Как не стихнуть.
Д.Э. потрогал спрятанную под матрасом свою половину блокнота. Дорогая шелковистая бумага успела порядочно отсыреть и пропитаться непередаваемым амбре кубрика. С закрытыми глазами думалось легче. Колокол отбил восемь склянок. Пора было на вахту. Джейк неохотно поднялся с койки. Приседая, взмахивая руками, наклоняясь вперед, откидываясь назад на полусогнутых ногах, добрался он до палубы.
Ударивший промозглый ветер швырнул в глаза волосы, без труда пробрался под штормовку. Лицо обдало водяной пылью. Паруса хлопали, в снастях завывало, океан бушевал, кипя пеной. Волны, приобретя совсем уже угрожающие размеры, вздымались, накрывали друг друга и тут же разбивались мириадами брызг. «Матильда» ныряла между валами, по временам зачерпывая бортами воду, качаясь во всех мыслимых направлениях. Корма судна задралась в воздух почти вертикально, заставив Джейка броситься в сторону и обнять нижний гик грот-мачты.
– Марсели убрать! – рявнул Хэннен.
Промокшие до костей матросы, цепляясь руками и ногами за реи, выполняли приказание.
– Фор-стеньги стаксель долой! Живо, сучьи дети!
Старший помощник морщил лоб и шмыгал носом, поправляя вязаный шарф в вырезе бушлата.
– Марсовые, вниз!
На палубе появился капитан. По покрасневшим глазам на сером спокойном лице было понятно, что спать в эту ночь ему не пришлось. Крикнув в рулевое отделение, чтобы там не зевали, он прошелся туда-сюда, задрал голову, обозревая мачты, глянул за борт. Бросил на струсившего палубного беглый взгляд, остановился.
– Убрать все паруса!
Капитан Бабридж прибавил сквозь зубы длинное ругательство, которых матрос Саммерс от него никогда еще не слышал, и покинул палубу, кивнув старшему помощнику, который тотчас поспешил за ним.
По спине хлопнули: М.Р., пряча нос в высокий ворот толстого грубого свитера, источавшего запах козла (такой же был надет под штормовкой у Д.Э.), бежал за офицерским обедом. Д.Э. наскоро пожал задубевшие пальцы компаньона в промокшем рукаве и вернулся к своему занятию. Записка, которую Д.Э. Саммерс передал компаньону, состояла всего из одной фразы.
«Сэр, давайте смоемся!»
Дело сделано. Теперь можно и в кубрик – «под палубу» – отсыпаться перед вахтой.
К вечеру мрачное небо раздирали проблески молний, грохотал гром, океан ревел, через палубу хлестали волны, по доскам лилась вода, блестя при тускло-желтом качающемся свете палубных фонарей. Отовсюду раздавалось бормотание – по-ирландски, по-английски, по-португальски: «Господи! Господи, помилуй! Помилуй нас, Господи!»
«Ко всем чертям, и чем дальше отсюда, тем лучше!»