Пять капель смерти
Шрифт:
— Конечно, миф, — согласился Ванзаров. — Вы о ней столько слышали от окружения, но думали, что все это сказки. Только кое-кто сделал сказку былью. Нам придется немного побеспокоить вас, Ирис Аристархович. Ротмистр, расстегните ему верх сорочки…
Окунёв зашипел, как хорек, загнанный в угол, но это не помогло. Зайдя сзади, Джуранский быстро справился с пуговицами. Грудь профессора обильно поросла волосами, но была совершенно чистой. Ванзаров кивнул, края сорочки закрыли стыдную наготу. Ирис Аристархович совершенно поник и всхлипнул:
— Как вам не стыдно унижать старого больного человека…
Ванзаров принес искренние извинения, приказал снять наручники и предложил побеседовать о другом, куда более важном, чем сома. Окунёв тер запястья, на которых остались красные вмятины, слезливо сопел, но скандалить не порывался.
— Что вы хотите? — спросил он.
— Расскажите о Надежде Ирисовне Кабазевой.
Профессор не выразил бурного удивления, потупился и сказал:
— Все-таки узнали…
— Это было нетрудно.
— И что вы хотите?
— Полагаю, Надежда, имея женский паспорт, окончила Женский медицинский институт и потом служила в какой-нибудь аптеке, где берут барышень…
— Да, у Лесневской. Но это было еще год назад.
— Узнали вы о ее существовании не так давно…
— Да, — печально согласился профессор. — С ее матерью у меня случился страстный роман. Потом Веру отправили на каторгу. Я не знал, что она беременна. Года два назад я читаю лекцию, ко мне подходит симпатичная барышня, говорит, что заинтересовалась темой гибели религий. Она мне сразу понравилась, я даже подумал: не закрутить ли роман. Но бог уберег. Пригласил ее в ресторан, тут она и рассказала, кто ее мать. Я сначала не поверил, но она предъявила доказательства: фотографию, где мы с Верой снялись вместе как раз накануне ее ареста. Скажу вам, что Вера была страшный человек. Все повторяла заповедь «Катехизиса революционера» Нечаева: «Революционер — человек обреченный. Для него нет ни родных, ни близких, ни друзей. Вся его жизнь подчинена одному: страстному, полному, повсеместному и беспощадному разрушению. Всегда и везде он должен поступать так, как этого требует единственная мораль и нравственность — торжество революции…» С этим Надя и выросла.
— Двадцатый век на дворе, а у нас все то же: нечаевщина и «Бесы» господина Достоевского! — не удержался Лебедев.
Одарив коллегу строгим взглядом, Ванзаров спросил:
— Перед расставанием Вера подарила вам запретную книгу на долгую память.
Окунёв вздохнул печально:
— А это откуда узнали?
— Только предположение, не более. Так что же Вера?
— Ничего. После ареста мы больше не виделись. Но когда увидел Надю, все вернулось. Пригласил ее сюда, признался, что я ее отец. Она не удивилась. Сказала, что знает это.
— А свою… особенность тоже раскрыла?
— Что называется, прямым текстом. Характером в мать пошла.
— Что именно Надежде от вас было нужно? Денег?
— Ни разу о деньгах не заикалась, — ответил Окунёв.
— В таком случае ей был нужен комплект мужской одежды по росту. А пальто вы ей со своего плеча подарили. Впрочем, ключ от дачи в Шувалове она тоже взяла.
Профессор отер слезы, засыхавшие на щеке:
— Вроде бы надзор за мной давно снят… Как узнали?
— Только Сократова логика, которой меня обучили вы, — ответил Ванзаров.
— Хоть что-то полезное в вас заронил… А всё-таки?
— Надежде необходимо было установить контроль над двумя барышнями-революционерками. В мужском обличье это было куда проще. Вот только барышня Полонская случайно раскрыла ее тайну. У вас на даче. Зря вы туда давно не наведывались. Кстати, теперь у вас и дачи нет. Но это пустяки. Итак, Надежда получила от вас ключи, мужскую одежду, шубу, познакомилась с вашими друзьями…
— Какими еще друзьями? — спросил Окунёв.
— Санже, Толоконкина, Лёхина и прекрасная полька…
— Барышня Полонская, что ли? Не друзья они мне вовсе. Это скорее…
— Друзья Надежды. Она их сюда приводила. Устраивали чаепития…
— Конечно.
— И Лёхина с Полонской приезжали к вам узнать про судьбу Надежды…
— Все расспрашивали, как да почему.
— Они еще что-нибудь хотели?
— Спрашивали, не оставляла ли Надя каких-то банок или склянок.
— А Санже к вам не приезжал позавчера вечером?
— Нет, мы едва знакомы.
— Надежда водила вас на его боксерские поединки?
Профессор вздохнул:
— Был грех. Затащила, сильно возбуждалась от мордобоя, потом еще заставила фотографироваться с победителем. Очень любила победителей.
— Она дружила с Санже.
— Не то слово — дружила. Уж не знаю, до чего у них дело дошло. Санже на нее влюбленными глазами смотрел. Большой сюрприз его ожидал…
— Зачем ей понадобился снимок с фигурой пентакля? — спросил Ванзаров.
— Появилось у нее такое желание: сняться вместе, а она в мужской одежде. Шутка. Только Санже отказался с нами сниматься. Сказал: дипломату не полагается. Чудной такой.
Переполнившись чувствами, Лебедев вынул сигарку и спросил разрешения закурить. Профессор безразлично махнул рукой, но Ванзаров отклонил порыв.
— Теперь самое важное, Ирис Аристархович, — сказал он. — Кто придумал отравить население столицы отваром спорыньи?
— Да ведь какие идеи порой за столом не возникнут… Так, шутливые разговоры…
— Кто их начинал?
— Полонская все больше фантазировала…
— А Надежда?
— Она девушка умная, начитанная, спорила с ней…
— Кого вы просили телефонировать мне с угрозами?
Окунёв смущенно хмыкнул:
— Что было делать… Боялся, что докопаетесь. Не хотел, чтобы в Наденькину жизнь лезли грязными лапами. Это была шутка. Простите…
— Я спросил: кто телефонировал.
— Оставьте, Ванзаров. Этот человек вам ничего не сделал. Пытайте меня, но невинное существо не отдам на растерзание полиции.
— А что же сома?
Профессор изобразил глубокое непонимание.
— Кто организовал возвращение Сомы? — спросил Ванзаров. — Кто изобрел рецепт наркотической смеси?