Пять капель смерти, Чиж Антон

Пять капель смерти

на обложку

Чиж Антон

Шрифт:

— Ротмистр, кто производит больше всего пива в Петербурге?

Вопрос, конечно, смешной и всем известный.

— Калинкинский завод, кто же еще, — говорю.

И тут мы побежали опять. Да еще как припустили.

Из воспоминаний Аполлона Григорьевича Лебедева

Денек у друзей моих выдался не блестящий. Уже наслышан, как их лихо разгромили в банке. Приехал, чтобы поддержать добрым или веселым словом. Уж как придется. Захожу в кабинет Ванзарова, а он лихорадочно бумажки перебирает.

Говорю

ему утешительно:

— Ничего, коллега, с кем не бывает. Вы еще их одолеете. Будут и у вас хорошие вести.

Он эдак дерзко:

— У нас и так полно хороших новостей. Вот депеша: жизни Курочкина ничего не угрожает, пуля прошла навылет. А вот другая из американской миссии: требуют немедленно разыскать убийцу и при этом прекратить любые следственные действия в отношении американского гражданина. Разве не хорошая новость? Или вот еще: из Шувалова. Наш друг околоточный Заблоцкий сообщает: сегодня ночью дотла сгорела дача профессора Окунёва. Постовые никого из посторонних не видели, а когда заметили столб огня над крышей, было поздно. Разве это не отлично?

Вижу, для шуток время неподходящее, Ванзаров кипит, как перегретая колба. Надо с осторожностью. Вытаскиваю бумажку, кладу ему на стол:

— Коллега, уделите пару минут вашего драгоценного внимания.

Он не слушает, бросается к телефонному аппарату, называет номер председателя «Калинкинского пивомедоваренного товарищества» господина Эбсворта, просит принять по срочному делу и только тогда удостаивает меня:

— Что-то срочное?

— Нашел кое-какие интересные данные по гермафродитам… — говорю.

— Аполлон Григорьевич, это очень интересно, но сейчас не до лекций, — и уже к дверям бежит.

Это совсем ни в какие ворота!

— Может, послушаете?

— После, дорогой друг. Все, что связано с Наливайным, меня уже интересует мало. Дорога каждая минута…

И пулей выскакивает. Совсем не в себе друг наш пребывал. А ведь если бы послушал…

Конспект лекций полковника жандармского корпуса Герасимова Александра Васильевича, начальника петербургского Охранного отделения в отставке

В этот день у меня дел было выше головы. Требовалось завершить расследование происшествия 6 января, когда по нелепой случайности чуть не погибли император и его семья. Государь возглавил процессию к крещенской проруби у Зимнего дворца, которая считалась святой Иорданью. Ровно в полдень был дан залп из батареи на стрелке Васильевского острова. Одна из пушек оказалась заряжена боевой картечью. Заряд ударил поверх толпы сановных гостей и выбил стекла дворца. Я лично вел допросы подозреваемых в халатности или преступном умысле.

К тому же обстановка в городе становилась угрожающей. Бастовало сто семь тысяч рабочих, но власти не предпринимали решительных мер. Я предложил арестовать

Гапона и тем самым обезглавить рабочее движение. Как агент, поп не выполнил стоящих перед ним задач и явно начал свою игру. Но оказалось, что Гапону удалось получить честное «солдатское» слово градоначальника Фуллона, что его не арестуют. Я мог злиться на такую непростительную слепоту высших чиновников, но поделать ничего не мог.

Шмелем поручил заниматься самым опытным моим офицерам: ротмистрам Илье Дукальскому и Михаилу фон Котену.

Им были поставлена задача: выяснить, что за вещество изобрел профессор Окунёв и каким образом оно может действовать. Также я потребовал выбить четкие показания, что мой предшественник, подполковник Кременецкий, был завербован Никой Карловной Полонской и работал на революционное подполье. А заодно проверить, не проводил ли господин Ванзаров неразрешенных допросов и не получил ли информацию о загадочном составе.

Подчиненные обещали, что не пройдет и часа, как на стол лягут признательные показания. Сомневаться в их способностях мне не приходилось, и я окунулся в неотложные дела.

Воспоминания сотрудника петербургской сыскной полиции ротмистра Джуранского Мечислава Николаевича

Вырвал я у Казанского участка пролетку, уселись с начальником, едем. Вернее, мчимся. Кучер наш, городовой Ерохин, лихим наездником оказался. Кнут так и свищет, молодец, с ветерком прокатил. Конечно, перед важным делом Ванзарову надо подумать, мысли разные в порядок привести, но меня так и распирает, не могу удержаться.

— Отчего такая срочность, Родион Георгиевич? — спрашиваю.

Он ко мне наклонился, вроде чтобы городовой не услышал лишнего, и говорит:

— Помните молодого человека, который ошибся комнатой, когда проводили обыск в «Сан-Ремо»?

— Отлично помню.

— Юный денди наверняка Ричард Эбсворт, сын председателя правления «Калинкина».

И что тут такого? Не могу понять, ради чего надо нестись сломя голову. Ванзаров словно мое затруднение понял и спрашивает:

— Почему Зелиньска не напоила юного Эбсворта сомой, а оставила живым?

Опять майевтика проклятая.

— Может, влюбились? — говорю.

— Ей нужен человек, который может беспрепятственно войти в пивные цеха и вылить в чаны отраву. Сын председателя правления — вне подозрений.

— Ах ты ж… — у меня само собой вырвалось крепкое кавалерийское словцо.

— Истина всегда перед вами, — говорит Ванзаров. — Надо только ее увидеть.