Пять капель смерти
Шрифт:
В восьмом часу я вспомнил, что от подчиненных нет ни слуху ни духу. А между тем прошло более пяти часов, как они занимались Шмелем. Я спустился в тюремные подвалы, которые располагались прямо в нашем здании на Мойке, 12. Камеры были устроены для временного содержания тех, кого часто вызывали на допросы по текущим делам.
Дежурный унтер-офицер тюремного блока открыл дверь камеры номер 5. Когда я переступил порог, ротмистр фон Котен вылил ведро на арестантку. Она застонала. Без сомнения, помощники постарались от души.
На ней не осталось живого места. Связали руки,
Оба мои офицера так наработались, что в холодном подвале скинули мундиры, оставшись в сорочках с закатанными рукавами. Дукальский помахивал кожаной грушей, наполненной песком. Заметив меня, приняли стойку «смирно».
Я подошел к столу, на котором стояла пишущая машинка со вставленным листом. На нем появились заглавие проводимого допроса с датой и ответ на первый вопрос. Я прочитал, что барышню зовут Ядвига Зелиньска. Выдергиваю листок из каретки, предъявляю офицерам.
— И это все? За пять часов пристрастного допроса?
— Стараемся, господин полковник, — рапортует Дукальский.
— А результаты?
— Молчит.
— На любой вопрос отвечала бранью и пела польские песни, — добавляет фон Котен.
— Прекрасно, господа, — говорю, комкая лист и бросая на пол. — Не смогли разговорить слабую женщину. Хороши, нечего сказать!
Дукальский грушу с песком отбросил и говорит:
— Прикажете применить особые средства?
От красоты ее остались жалкие ошметки. Ах, мой бедный Шмель. Не надо было играть с нами. Жало-то уже вырвали. И тут мне пришла на ум интересная мысль: а ведь госпожи Зелиньской формально не существует. Она не имеет вида на жительство в столице и вообще здесь никогда не появлялась. Значит, не надо сообщать прокурору про арест и объяснять, кто она такая и почему потребовалось задержание. А госпожа Полонская может бесследно исчезнуть. Всякое бывает в столице. Вот пусть полиция и ищет. Что же касается агента Шмеля, то стоит уничтожить личное дело в сейфе, и этот персонаж растворится. Перестанет существовать. Нигде, ни в одном докладе настоящее имя не упоминалось. А строка в расходной ведомости перейдет другому агенту. Выпускать из камеры в таком виде Зелиньску невозможно. Она должна заговорить любой ценой.
— Делайте что хотите, но к утру у меня должен быть подписанный ее рукой подробный протокол допроса. Вам ясно? Подробный!
Офицеры мои команду приняли. И взялись за особые средства. Только я этого не видел. Не люблю кровь и крики.
Управление Калинкинского завода располагалось в краснокирпичном здании на Эстляндской улице. Сыскную полицию встретила непривычная тишина. Одинокий приказчик дежурил у входа, дожидаясь гостей.
Эдуард Егорович Эбсворт, дородный господин с роскошными седыми усами и маленькой бородкой, поздоровался радушно. Ему было интересно принимать «настоящих сыщиков».
— Ну-с,
— Есть основания предполагать, что на вашей пивоварне будет предпринята попытка крупной диверсии, — сказал Ванзаров.
— Что предпринято? Господа, я не ослышался?
— Опасность далеко не шуточная.
Ротмистр молчал, но его молчание добавило угрозе основательности.
— Это что же, революционеры ручную бомбу в солодовый бак бросят? — спросил Эбсворт.
— Массовое отравление пива. Может быть, сегодня.
Схватив колокольчик, Эбсворт отчаянно затрезвонил и приказал вбежавшему секретарю вызвать директора. В кабинете появился гладкий господин, представился: Иван Ромуальдович Малецкий.
Эбсворт пригладил ухоженную бородку:
— Сыщики из полиции сообщают, что сегодня или завтра у нас планируют диверсию. У них есть данные, что некие лица хотят отравить наше пиво. Кстати, не знаете, какой сорт выбрали злоумышленники: «Баварское», «Пильзенское», «Столовое» или «Портер»?
— Почему таким серьезным преступлением занимается сыскная полиция, а не жандармы или Охранное отделение? — спросил Малецкий.
— Мы расследуем убийство, которое привело нас к возможным исполнителям этой акции, — ответил Ванзаров.
Малецкий не скрывал возмущения:
— Вот что, господа, я вам доложу… Может, где-то такое возможно, но только не у нас. У нас порядок и дисциплина. Мы не какое-нибудь затрапезное товарищество Дурдина. Мы — «Калинкин»! Лучший пивной завод России. Самый крупный, самый современный. И хочу напомнить, что у нас имеется заводская полиция, которая неусыпно несет вахту. К тому же ни сегодня, ни завтра на заводе никого не будет. Забастовка!
— Каково, господа! — Эдуард Егорович сложил лапки на круглом пузике: — Что скажете?
— Прошу выслушать некоторые детали приватно, — сказал Ванзаров.
— У меня нет тайн от Ивана Ромуальдовича!
— Как скажете. Дело касается Ричарда Эдуардовича…
Эбсворт торопливо замахал:
— Иван Ромуальдович, вы свободны. Езжайте домой, отдохните, все равно до понедельника нечем заняться.
Недобро глянув на гостей, Малецкий удалился.
— Обиделся, вот досада, — пробормотал Эбсворт. — Что хотите сообщить о сыне?
— Ваш сын знаком с производством? Бывает в цехах?
— Он мой наследник, ввожу его в курс дела. Ричард освоил рецептуру, знает весь технологический цикл, прекрасно разбирается в финансах. Сейчас оканчивает коммерческое училище… Господа, может, наконец объяснитесь?
— У вас есть его фотография?
Эбсворт повернул одну из богатых рамок, стоящих на столе.
— Вот мой дорогой мальчик, мой Ричард!
На салонной фотографии стройный юноша лет двадцати, в идеально приталенном костюме, с модной стрижкой и усиками, элегантно опирался рукой на колонну из папье-маше.