Пять поэм

Низами Гянджеви

Сражение Хосрова с Бехрамом и бегство Бехрама

Хосров ведет на Иран войска византийского императора. Жестокий бой. Хосров на боевом слоне — в гуще сражающихся. Бехрам повержен палицей Хосрова, но остается жив. Ему удается бежать на Восток. Войско его разбито. Глава завершается рассуждением о бренности всего земного, силе рока и непостоянстве удачи.

Восшествие Хосрова на престол в Медаине во второй раз

Хосров снова восседает на троне отцов в своей столице. Он благодарен отцу Мариам за помощь, его брак с Мариам счастлив, но он не может забыть Ширин. Он вспоминает свое недолгое счастье с ней и тоскует. Перед ним встает выбор: любовь или царство? Он чувствует, что «окован золотой цепью».

Стенания Ширин в разлуке с Хосровом

Ширин рыдает в одиночестве. Она то упрекает злую судьбу, то вновь надеется на свидание, то ей кажется, что она должна была уехать с Хосровом. Из муганских степей она едет к Михин-Бану. Та утешает ее уговаривает набраться терпения и надеяться. Ширин успокаивается.

Завещание Михин-Бану

Михин-Бану призывает Ширин, передает ей ключи от сокровищницы и говорит, что больна и смерть ее близка. Она умирает. Низами говорит далее о бренности, призывает не обольщаться быстротечным миром. Ведь смерть неизбежна, а прожившему сладостную жизнь она будет особенно горькой. Мудрец ценит в себе лишь чистую сущность, бессмертную душу.

Воцарение Ширин

Ширин восходит на престол после смерти Михин-Бану. Она правит справедливо, освобождает узников, отменяет налоги. Народ ее полюбил, страна процветает. Но молодая царица не может забыть Хосрова. Для нее, как и для ее любимого, любовь ценнее власти. Она узнает о победах Хосрова, о его браке с Мариам, о данной им Мариам клятве верности и горюет. Через год Ширин, не выдержав тоски, передает власть наместнику и едет в замок, построенный для нее в Иране по приказу Хосрова.

Прибытие Ширин в горный замок

Гульгун навьючен; в путь пуститься вышло время. Ширин в седле, Шапур ее хватает стремя. Ширин сбиралась в путь, окружена гурьбой Красавиц; только тех взяла она с собой, От коих в дни трудов и в час досужий смеха И помощь ей была, и светлая утеха. Динары и парчу с собой она взяла. Четвероногих

взять приказ она дала: «Верблюдов и коней, овец, коров!» И долам Дано наполниться потоком их веселым. К чертогу горному [206] спешит она; стада За нею тянутся, как зыбкая гряда. И в раковине блеск [207] вновь затаился щедрый. И драгоценный лал вновь погрузился в недра. Индийской топи мгла клад убрала от глаз, В кремнистый лог тоски запрятался алмаз. Но от жемчужины блеснул окрестный камень. Так мрачный храм огня вмиг озаряет пламень. От лика Сладостной, что розовей весны, Тюльпаны меж камней нежданные видны. От пламени Ширин, что разгорался яро, В горячем воздухе все больше было жара. И царь, проведавши, что друг невдалеке, В надежде возомнил: срок миновал тоске. Но страх пред Мариам сражал огонь порыва: Глядела Мариам в глаза его пытливо. Не знал он, как завлечь Ширин в свой паланкин, Не ведал, как бы мог он встретиться с Ширин. Лишь вестью о Луне, лишь ветром он доволен, Что плыл с ее путей. Он вновь любовью болен. Взывая каждый миг: «Где милая моя?», Он извивается в томленье, как змея.

206

К чертогу горному… — то есть она едет в замок, построенный для нее в горной бесплодной местности.

207

И в раковине блеск… — Здесь и далее образно говорится о том, как прекрасная Ширин («жемчужина», «лал») приехала в каменистое ущелье, где стоял замок.

Хосров узнает о смерти Бехрама Чубине

Власть Хосрова укрепляется, его могущество растет. Его двор великолепен. Однажды утром ко двору прибывает гонец и сообщает, что Бехрам Чубине умер. Хосров произносит назидательную речь о коварстве и хитростях Бехрама, о вреде заносчивости и необходимости чувства меры, о справедливости. Вельможи плачут. Хосров три дня скорбит по поводу смерти своего заносчивого врага. Эта смерть — напоминание о тщете всего земного.

Хосров призывает Барбеда

На четвертый день — пир. Хосров велит позвать знаменитого певца Барбеда, обещанного ему Ануширваном в вещем сне, чтобы певец развеял его тоску по Ширин. Барбед дивно поет. Следуют названия его песен. После каждой песни Хосров испускает одобрительный возглас «зих» и дарит Барбеду по кошелю с золотом. В заключение Низами гордо говорит о своей честной бедности отшельника:

Я не храню мошны, лишь речь моя богата, Царь злата не давал, и не просил я злата.

Хосров просит у Мариам снисхождения к Ширин

Лишь из кармана тьмы явился месяц, — горы Прикрыли им чело, явив свои просторы, Из трапезной пошел в опочивальню шах. Опять одну Ширин в своих он видел снах. Но лишь его слова о Сладкой зазвучали, Рот грустной Мариам стал горьким от печали… В своей тоске поник пред Мариам Хосров, Ису он поминал [208] среди потока слов. «Я знаю: хорошо то, что Ширин далеко. Мне в рану сыпать соль ее не может око. Все ж радостны враги, поступок мой браня, И обесславлена она из-за меня. Когда б сюда Ширин явилась без опаски, Все к справедливой бы приблизилось развязке. Из горного дворца позволь Ширин мне взять, Среди дворцовых дев приют ей оказать. Когда на лик Ширин взгляну хоть ненароком, Пускай расстанусь я с моим горячим оком». Сказала Мариам: «О миродержец! Ты, Как звезды, на людей взираешь с высоты. С тобою распрю мир оставил за вратами, Склоняешь небеса ты властными словами. Коль имя Сладостной твоей душе — халва, Тебе не сладостна и неба синева. Ты с мягкою халвой свои уста сливаешь. К чему ж остывший рис ты все подогреваешь? К чему тебе шипы? Здесь каждый финик — твой. Верь, лишь бездымною все тешатся халвой. [209] В один ларец меня упрятать с ней — затея Не вавилонского ли это чародея, Что знает множество присказок, — и, народ Сзываючи, пустить готов любую в ход? Нас разлучат с тобой Ширин лукавой руки. Тебе — довольным быть, мне ж — горевать в разлуке. Ведь чары Сладостной я знаю хорошо. Такие сказки я читаю хорошо. Есть жены, до пяти не сосчитают с виду, А хитростью пути отрежут Утариду. На обливных горшках узоры рассмотри: То — жены: ясный блеск, да мерзостно внутри. И верности искать в миру, что полон яда, У сабли, у коня, у женщины — не надо. Мужскую верность ты жене не вложишь в грудь. Промолвил «женщина» — о верности забудь. Мужчины ищут путь, что служит им защитой. Но в женах не найдут игры они открытой. Из левого бедра мы вышли. Должен знать, Что в левой стороне вам правой не сыскать. Что тянешься к Ширин? Она не знает бога. Тебе лишь бедами грозит ее дорога. Узнаешь ревность ты, она — пучина бед. Когда ж ты не ревнив, ты не мужчина, нет! Так шествуй же один, — и, лилии подобно, Веселое чело ты вознеси свободно». И молвит Мариам с горячностью большой: «Клянусь я разумом, и мудрою душой, И кесаря венцом, и шаханшаха саном,— Коль двинется Ширин к прекрасным нашим странам, Петлею мускусной тоску я утолю, [210] Тобой обижена, себя я удавлю. Пусть ей меж голых гор чертог послужит кровом. Ведь населенных мест не видеть лучше совам». Из речи Мариам Хосров постиг одно: Двум женщинам вовек ужиться не дано. Он после речь свою с конца другого строил, Терпенье проявил и ласковость утроил. И приезжал Шапур к Хосрову; из долин Печальных привозил он вести о Ширин. И возвращался он с уловкою привычной. От кровопийцы вез ответ он горемычной. Ширин такой игре дивится: столько дней Томленье сносит шах, все думая о ней! Все ж сердцем ведала: его любовь — не ржава, Но в терпеливости нуждается держава.

208

Ису он поминал… — то есть, говоря с христианкой Мариам, Хосров клялся именем Христа.

209

…лишь бездымною все тешатся халвой… — то есть халвой, при изготовлении которой не было чада.

210

Петлею мускусной тоску я утолю… — то есть я повешусь на своих косах, черных и благоуханных, как мускус.

Хосров посылает Шапура за Ширин

Шапуру вымолвил однажды властелин: «Доколе тосковать я должен по Ширин? Ты в башню Лунный Свет введи ночной порою, И, словно лал в ларце, я там его укрою. Свой возвратив престол, державу берегу И быть с желанною открыто не могу. Страшусь, что Мариам в неистовой печали Сама себя распнет, как их Ису распяли. Для сладостной луны не лучше ль — посмотри — Мне тайным другом быть; так дружатся пери. Хоть на ее пути себе обжег я ноги, Хочу ее беречь, как руку, что в ожоге. Коль явно все свершу, жене не угодив,— Вмиг, дива оседлав, она мелькнет, как див». «Спокоен будь, — сказал художник островзорый,— Я начерчу тебе китайские узоры». И прибыл к замку он. Был замок — пенный шквал, Шквал, что не пену вод, а пену вин взвивал. Склоняясь пред Ширин, сказал Шапур с участьем, Что следует порой заигрывать со счастьем: «Чтоб гнаться за тобой, есть Рахш, но остриям Царевых стрел сверкать мешает Мариам. Он должен чтить ее. Он молвил мне угрюмо: «В том клятву шахскую я дал владыке Рума». Так выйди же со мной, мы сядем на коней, В укромной башне ждут, — и мы помчимся к ней. Будь с милым, час назначь утехи, а не плача. Сумеешь — улетит соперницы удача».

Упреки Ширин Шапуру

Ширин возмущена унизительным для нее предложением. Если бы даже сама Мариам пришла звать ее на таких условиях, говорит она, дочь кесаря была бы с позором прогнана из замка. Она упрекает Хосрова, унизившего ее, а не его посланца Шапура. Излив свой гнев, она диктует Шапуру послание к Хосрову. Сквозь новые упреки в этом послании просвечивает любовь, надежда на возвращение счастья.

Начало любви Ферхада

Серебряный кумир был весь исполнен гнева. Подобная пери, в шелках шуршащих дева, Там, где меж хмурых гор раскинулась тоска, Не знала ничего приятней молока. Хотя бы сто сортов халвы пред нею было, И то бы молоко ей пищею служило. Но далеко паслись ей нужные стада, И путь к ним требовал немалого труда. Вкруг логова тоски, по скатам гор разлитый, Желчь источающий, рос лютик ядовитый. И гнал стада пастух, проведавши про яд, Туда, где пастбища угрозы не таят. Ночь локоны свои широко разметала, В ушко продев кольцо из лунного металла. В кольцо тоски Луна, что жжет, тоской поя, Кольцом, до самых зорь, свивалась, как змея. Пред ней сидел Шапур; готовясь вновь к дорогам, Он с грустною Луной беседу вел о многом. В заботы, что несла услада рая, он Вникал, и обо всем он был осведомлен. Узнав, что пастбища в такой дали от стана, Внимающий расцвел, как лепестки тюльпана. Индусом пред Луной он свой склоняет лик. Как пред Юпитером — Меркурий, он поник. «Есть мастер-юноша, — сказал он, — будешь рада Ты встретить мудрого строителя Ферхада. Все измерения он разрешает вмиг. Евклида он познал и Меджисте постиг. [211] С искусною киркой склонясь к кремнистой глыбе, Начертит птицу он, сидящую на рыбе. Он розе пурпурной даст пурпур, и меж гор Скале железом даст китайский он узор. Пред ним поник весь Рум, [212] и, сделав камень плоским, На нем рисует он, его считая воском. Помочь твоей беде, я знаю, он бы смог, Он — ключ, и каждый шип он обратит в цветок. Без мастера ни в чем достичь нельзя предела. Но мастера найдешь, и завершится дело. Мы с ним — ровесники; в Китае рождены. И мастером одним нам знания даны. Тот мастер ведал все; как лучшую награду, Мне бросил он калам, кирку вручил Ферхаду». Когда умолк Шапур, с души Сладчайшей гнет Был снят — докучный гнет хозяйственных забот. День зеркало свое подвесил, и закрыла Ночь многоокая все очи — все светила. И стал Шапур искать, и вскоре разыскал Того, кто был сильней неколебимых скал. Он ввел его к Ширин. Приветливо, с поклоном, Как гостя важного, его почтил он троном. Вошел, с горою схож и всех ввергая в страх, Ферхад, что груды скал раскидывал в горах. Был высотой силач — что мощный слон; почила В Ферхаде двух слонов чудовищная сила. И каждый страж из тех, кем был гарем храним, Его приветствуя, склонился перед ним. Он засучил рукав. Как должен был по званью, Он, препоясанный, встал пред широкой тканью [213] . В смущенье был Ферхад: рок на своем пиру Вел за завесою какую-то игру. И вот — ночной набег! Внезапное злодейство! Рок развернул свое за тканью лицедейство. С улыбкой, что в себя весь сахар собрала, Вся сладость Сладостной свой голос вознесла. Два сахарных замка сняла Ширин с жемчужин. [214] Стал сахар с жемчугом в одном звучанье дружен. И Пальма Сладкая те финики дала, Чья сладость финики терзала, как игла. И сахар, сладость слов, — о, молоко с хурмою! — Почтя, сказал, что мед без них пойдет с сумою. И сахар услыхал: мир сахарный возник,— И отряхнул полу от Хузистана вмиг. Ее ведь Сладкою назвали, — и на диво Беседу Сладкая вела сладкоречиво. Ну что сказать еще? Да все, что хочешь, друг! Пленял и птиц и рыб ее речений звук. Когда уста Ширин свой сахар источали, С поклоном леденцы Сладчайшую встречали. Едва на сборище Ширин откроет рот,— Сердца внимающих в полон она берет. Сражала речью всех! От Сладкой оборона, Клянусь, не найдена была б и для Платона. В Ферхада слух вошла речь Сладостной — и жар В нем запылал, и дух в нем стал кипуч и яр. Смятенная душа вздох извергает жгучий,— И надает Ферхад, как падают в падучей. Удар по темени Ферхада жег, — и он Крутился, как змея, ударом оглушен. Ширин, увидевши, что сердце у Ферхада, Как птица трепеща, свой плен покинуть радо, Взялась его лечить, но лишь сумела сеть, Рассыпав зерна слов, вновь на него надеть. «О мастер опытный, — услышал он от Сладкой,— Ты разрешенною обрадуешь загадкой. Желание мое, о мастер, таково, Чтоб услужили мне твой ум и мастерство. Ты, зная мудрый труд и замыслами смелый, Сей заверши дворец своей рукой умелой. Ведь стадо — далеко, а в молоке — нужда, Дай талисман, чтоб нам иметь его всегда. Меж стадом и дворцом в фарсанга два преграда: Уступы скал, и в них проток устроить надо, Чтоб пастухи в него вливали молоко, Чтоб мы сказать могли: достали молоко». И, сладкоречия журчанию внимая, Впал в немощность Ферхад, речей не понимая. В свой жадный слух вбирать еще он мог слова, Но что в них значилось, не знала голова. Хотел заговорить, — да нет! — умолк он сразу. Он перст беспомощно прикладывает к глазу. Он вопрошает слуг: «Что приключилось тут? Я пьян, а пьяные — те ощупью бредут. Что говорила мне, мне говорите снова, Что просит у меня, о том просите снова». И слуги речь Ширин пересказали вновь, По приказанию слова связали вновь. Когда постиг Ферхад красавицы веленье, Его запечатлел в душе он во мгновенье. И в мыслях приступил он к сложному труду, Подумав: «Тонкое решение найду». Он вышел, сжав кирку; за ремесло он снова Взялся; служить любви рука его готова, Так яростно дробил он мускулы земли, Что скалы воском стать от рук его могли. Был каждый взмах кирки, когда ломал он камень, Достоин тех камней, чей драгоценен пламень. Он рассекал гранит киркою, чтоб русло, Что он вытесывал, меж кряжами прошло. Лишь месяц миновал, — и путь, киркой пробитый, Вместить бы смог поток в разъятые граниты. От пастбища овец до замковых ворот Он камни разместил, укладывая ход, И так он все свершил, что водоемы рая Пред ним простерлись бы, ступни его лобзая. Так слитно плитами он выложил проток, Что между плитами не лег бы волосок. Ложбиной, созданной рукой творца умелой, Сумели струи течь, гонимы дланью смелой. Пусть кажется порой: безмерного труда Рука преодолеть не сможет никогда. Но сто булатных гор, воздвигнутых от века, Сумеют разметать ладони человека. Где то, чего б не смял всесильный род людской? Лишь смерти не сразить невечною рукой.

211

Евклида он познал и Меджисте постиг. — Творения прославленного древнегреческого математика Евклида(315–255 гг. до н. э.) были хорошо известны на Востоке. Меджисте— см. словарь — Альмагест.

212

Пред ним поник весь Рум… —очевидно, Низами знал об искусстве греческих скульпторов.

213

…встал пред широкой тканью. — То есть Ферхад, как ремесленник, «низкий» по рождению, не был допущен за завесу покоя Ширин.

214

Два сахарных замка сняла Ширин с жемчужин. — Замки— губы, жемчужины— зубы. То есть Ширин заговорила.