Пять сетов
Шрифт:
Противники еще очень мало знают друг друга. Они еще не присмотрелись друг к другу. Правда, подача — это уже большое дело. Ведь может меняться лишь ее сила и точность попадания. Конечно, можно раз-другой выполнить такой стремительный, такой неожиданно удачный удар, что его невозможно отразить. Но, подобно боксеру, игрок, который принимает мяч, знает удары, причиняющие боль, и избегает их. Отступая, он уменьшает их силу, нейтрализует их. В этом поединке нет заключительного укола рапиры — решающим является лишь сумма накапливающихся очков, составляющих в конечном счете итог — неумолимое сложение. Прилежные счетоводы, Жан и Рейнольд, вдохновенно трудятся.
Вдохновенно! Это не совсем то слово. Оно не может быть применено к этому обмену мячами. Для Жана Рейнольд в настоящий момент представляет собой не больше чем ту стену в колледже, о которую он бил своим мячом, когда был маленьким. Затем явился Империали, и перед ним встало нечто живое — человеческий дух. В Рейнольде еще нет души. А когда она проснется в нем, то чем в точности окажется?
После столь удачного, стремительного удара, позволившего внезапно обнаружить у Рейнольда в защите брешь, все снова входит в норму, и Жан понимает, что, затягивая этот аккуратный размен мячами, он теряет время.
Теперь он ищет. Чтобы изучить противника, стоит проиграть свою подачу, даже партию! Не надо тешить себя иллюзиями и цепляться за классическую манеру игры. Противник может опередить тебя лишь в том случае, если ты дашь ему возможность узнать о себе больше, чем знаешь сам о нем.
Надо трудиться.
Систематически. Упорно.
Жан ведет со счетом 40:0 в этой игре. Преимущество достаточное, чтобы нащупать, испытать противника, попытаться обнаружить во всем этом мраке какой-то, еще не появлявшийся, проблеск света.
Риск!
Надо теперь же принять его на себя.
Надо открыться, чтобы позволить противнику атаковать. Посмотреть, где, под каким углом произойдет атака. Дать атаковать себя, чтобы знать — наконец! — в каком месте, в какой форме она произойдет.
Нельзя назвать это ловушкой. Это только приглашение к действию. Рейнольд может не принять его. Впрочем, он идет на это. Он рассуждает, что надо брать все, что дают. В конце большого подсчета будет суммирована все, что приобретено, безразлично, в какой момент и каким способом. Он ищет у Жана слабое место справа, потом слева, потом еще раз справа,— по всей длине корта, укорачивает. Таким образом, Жан должен будет выйти к сетке, и тогда он попытается его обвести.
Когда настает подходящий момент, он делает такую попытку. И это удается ему. Толпа рукоплещет. Проигрыш одного мяча для Жана. Зато одной уверенностью больше. Надо навязать свой темп. Да, противник бесконечно ловок,— процент ошибок у него очень мал. Чтобы переиграть его, надо суметь взять инициативу в свои руки.
Жан пробует это. И вот тогда-то он начинает отдавать себе отчет в том, чего сам стоит. Сделать это можно, лишь сравнив себя с другими. Ведь противники всегда разные. С сегодняшним приходится считаться. Он вездесущ. Надо суметь быть быстрее его.
Значит, нельзя снижать темп: быстро! Лучше заведомо примириться с тем, что совершишь несколько ошибок, промажешь несколько мячей, чем дать Рейнольду преодолеть свою слабость. Надо собраться, напружиниться — и остаться таким до конца. Это будет трудно!
Оба игрока в отличной форме. Они нащупывают друг друга. Продвигаются вперед, отступают, снова идут вперед.
Ну а по диагонали? Низкий с лета у американца превосходен. удар. Другой. Не стоит больше тешить себя этой обманчивой надеждой. Надо сразу же признать, что в этой части корта, как ни ударь, противник всегда окажется на месте.
Рейнольд выигрывает игру. Оба противника меняются сторонами; в то же время судья объявляет, что Рейнольд ведет со счетом 2:1. Подобно автоматам, они идут друг другу навстречу, расходятся у столба, вступают во владение своим новым поместьем.
Где солнце? Там! Хорошо. При ударе по диагонали направо оно должно слепить противника. К тому же подымается ветер. Его свежие порывы ощутимы на потном теле, которое он охлаждает во время пауз. Этот ветер придает большую скорость и резкость мячам Жана. Подача Рейнольда. Ему удается пушечный удар. Толпа аплодирует. Плохое начало для Жана. Рейнольд ведет со счетом 40:15; увеличивает темп, чтобы выиграть. Жан на мгновение приостанавливает его натиск, отыгрывает два мяча, но один из судей объявляет "правильным" мяч, который Жан считал "за". Это сбивает его с толку. Он смотрит направо, в сторону судьи на вышке. Тот подтверждает. Жан проигрывает, как будто вовсе не присутствует на корте, как будто стоит здесь лишь как какой-то автомат, лишенный находчивости, смышлености. Внезапная горечь подступает к горлу. Так вот какова она, эта большая игра! Никогда он не чувствовал себя таким ничтожным. Что же такое, совершенно незаметно для него самого, нарушило его внутреннее равновесие? Без него он лишь такой же человек, как и все другие, все те, что окружают его на трибунах. Вот они наблюдают за ним, холодно судят его, выражают недовольство им, как и он сам недоволен собой. Он делает все время не то, что хочет. Внезапно он как бы потерял собранность, расслабился. Можно подумать, что он потерял веру в себя. Жан! Жан! Надо снова обрести себя! Ты должен снова воспрянуть. Ведь ты хорошо знаешь, что зависит от этой игры!
Да, он знает. И именно потому, что Жан подумал об этом в тот самый момент, когда Рейнольд начал четвертую игру, он растерялся, почувствовал себя потерянным. То, что вся его жизнь зависит от одного соревнования, кажется ему насмешкой судьбы.
Он думает.
Когда играют, не надо думать.
Вернее, надо думать, но только об игре. Не отвлекаться от нее посторонними мыслями. Не снижать ни на йоту того напряжения, без которого игра становится бездейственной, ни на что не похожей, бесцельной.
Играют не для забавы. Теннис — это нечто совсем иное, так отличающееся от игры!
После того как нарочно забыл уже об этом, сознание всей значительности того, что он делает, вносит путаницу в игру Жана, внезапно ослабляет его и дает преимущество Рейнольду. Жан играет не хуже, чем раньше. Он не менее проворен, не менее точен. Но что-то изменилось, и в то же время изменился процент удачи. Почему? По какой причине?
Потому, что Женевьева теперь здесь.
Он не видит ее, но ощущает ее присутствие. Ему подают мячи для пятой игры (он выиграл первую, проиграл три последующих), в тот самый момент, когда Жан принимает их от мальчика, он подымает глаза на трибуны. Жан ищет ее, не находит, но знает, что она тут. Должно быть, в зияющем проходе, который ведет наружу, внизу ступеней. Она укрылась здесь или просто стоит в ожидании, что ее позовут на корт, где она с минуты на минуту должна начать играть и где, как он думал, она уже находится. Она тут. Пусть уйдет! Не надо, чтобы она смотрела, как он играет, оценивала его игру, а главное — не нужно, чтобы она была у него в мыслях. Присутствие Женевьевы сегодня ни к чему. Пусть ее образ остается в самой глубине его существа; но не надо, чтобы он представлял ее себе, не надо, чтобы ее имя было у него на устах. Забыть Женевьеву! Забыть Женевьеву!
Для этого он должен сделать над собой чудовищное усилие. Мгновение нерешительности. Затем наконец постепенно он погружается снова в тишину.
В тишину, в которой Рейнольд на момент оставался один. В ту тишину, которая посреди этой толпы "их" тишина.
Понемногу он снова возвращается в эту зону, досягаемую сегодня только для него и для Рейнольда. И толпа, потерявшая свою связь с Жаном, мало-помалу восстанавливает ее. Когда на момент он снова стал одним из ей подобных, человеком, который мог бы исчезнуть, раствориться в ней,— она перестала верить в него.