Пять сетов
Шрифт:
Никогда еще он так не поступал. Окажется ли он способным прибегнуть к таким средствам? Но разве Рафаэль действует добросовестно? Разве он не способен поступить еще хуже, чтобы закрепить за собой любовь Женевьевы? Искушение.
В Жане происходит большая внутренняя борьба. Банальная мысль молнией мелькает в голове: "Важен только результат... Ведь это не Рейнольд, а Рафаэль — твой противник... Добыть Женевьеву — любой ценой!.."
И уже он взвешивает про себя, что потеряет, если примирится с образом действий, на который его толкает внутренний демон. Никогда больше он не будет счастлив. Даже если завоюет Женевьеву? В особенности если добьется этого таким путем — нечистым путем, путем подвоха. Небольшого подвоха? Незначительным подвох не бывает. Вероломство есть вероломство, вот и все.
Рейнольд нажимает. Жана тянет поддаться искушению.
Но прежде всего — довести до конца эту игру. Выяснить свое моральное и физическое состояние, состояние легких, сердца. Ужасная пытка — лишь бы выиграть время, еще время. Рейнольд играет лучше, чем когда-либо. Так продолжаться не может. Нужно решиться...
Нет. Сердце как будто стучит не так уж бешено. Пульс выравнивается. Неужели знакомое всем атлетам — боксерам, бегунам — второе дыхание? Еще больше собраться. О, какого усилия стоит каждая секунда! Кажется, к руке возвращаются гибкость и сила. Не бежать за этим мячом! Не идти к сетке!
Вот и кончено. Завеса, застилавшая глаза, падает, разрывается. Еще немножко выдержать. Еще немножко...
Все к лучшему. Снова виднеется толпа. Позади слышен легкий шум, который производит кинокамера. Нет, у него никогда и в мыслях не было сделать вид, что поскользнулся... Он бы не сделал этого... Не мог он так поступить!..
А поступил ли бы он все же так? Теперь, когда пришло облегчение, он знает, что будет задавать себе этот вопрос. Он достаточно честен с собой. Сделал ли бы он это ради того, чтобы обрести Женевьеву?
Рейнольд выигрывает игру.
Очередь Жана подавать.
Сахар.
Это его право. Это дозволено. Сахар — не допинг, не наркотик; сахар— только пища. Никто не запрещает Рейнольду поступить так же. Сахар — это классическое средство восстановить улетучивающуюся энергию.
Быть хорошим мастеровым.
Добросовестно работать.
Всадить свой мяч, как всаживают в стену гвоздь.
И когда гвоздь вошел и хорошо уже сидит, перейти к следующему. Выправить скос от неудачного удара молотком. Так держать!
Взять эту игру. Есть!
Нажать еще на Рейнольда. Заставить его отступить от сетки.
Пригнув голову, плечи вперед, упорно напирать, не обращая внимания ни на что. Думать лишь об очках, которые накапливаются одно к одному и уже составляют итог.
Рейнольд снова устремляется в атаку.
Неизвестно, что тревожит его в эти минуты, но драма, которую он переживает, должно быть, подобна той, что переживает Гренье. Впрочем, вряд ли от игры этой, как для Жана, зависит все его существование.
Хотя кто знает...
Кто может знать...
— Счет третьего сета 5:4! Ведет Гренье.
— 6:5!
— По шести.
— 7...
Ни один не сдает. Необходимо все же, чтобы что-нибудь нарушило это невероятное равновесие.
«Хочу!» — сжимая зубы, думает Рейнольд.
«Хочу!»— внутренне кричит Жан Гренье.
Ведет Жан. Но начиная с пятой игры ни тот, ни другой ни на йоту не сдал, не сделал ни малейшей уступки противнику. И что в том, что Рейнольд сравнивает счет? Десятки раз в каждой игре этого сета они попеременно то вели, то сравнивали счет.
— Подача Рейнольда!
— По пятнадцати!.. По тридцати... Ровно... Больше... Ровно... Больше у Рейнольда... Ровно... Больше у Гренье... Сетбол!..
Толпа замерла. Не слышно ни звука, ни возгласа. Наступило поразительное безмолвие, нарушаемое лишь стуком мячей. Толпа чувствует, что малейшее движение, самое незначительное слово может повлиять на результат, который зависит от пустяка... Почти от пустяка... У того, кто выиграет этот сет, есть возможность, отдохнувши, выиграть четвертый. Если это ему удастся — а ведь он тогда с воодушевлением снова бросится на штурм!— то все будет кончено...
— Ровно... Больше у Рейнольда... Ровно... Больше у Гренье... Сетбол!..
Рейнольд подает— в сетку.
Второй мяч...
Он проходит.
Уже Жан принял его...
— Зашаг! — кричит судья.
Рейнольд, кажется, не слышал и продолжает играть. Жан намеренно не принимает мяч. Рейнольд в недоумении подымает голову. Судья на вышке справляется у судьи на линии.
— Зашаг,— подтверждает последний.
Таково правило. Надо подчиниться. Судья на вышке вынес решение.
Ошеломленные, Рейнольд и Жан опускают руки.
Выиграть сет таким способом! Это возмущает Жана.
Не так он себе представлял свою победу. Что до Рейнольда — он ошарашен и все еще не понимает, что случилось.
Толпа ропщет, затем разражается криками, выражает свое мнение.
Она обожает Жана, но сейчас — за Рейнольда.
Есть что-то неприемлемое в этой ошибке, засчитанной в последнюю секунду.
Возможно, игрок при подаче и наступил на черту, но Жан хорошо знает, что и с ним это случалось не раз в продолжение этих трех сетов, а судья ничего не говорил. Жан подыскивает слова, но не находит ничего подходящего. С уст его срывается глухой протест:
— Нет!.. Нет!..
Толпа также протестует:
— Нет!.. Нет!..
Судья колеблется. Решение не отменяют.
Рейнольд поворачивается к судье на линии и на своем ломаном французском языке переспрашивает:
— Я сделал... ошибка ноги?..
— Да,— подтверждает судья.
Рейнольд ничего не отвечает. Он направляется к вышке.
Он знает, что значит решение судьи, и подчиняется. Он проиграл.
— Нет! — кричит Жан.
— Нет! — кричит толпа.
— Я прошу переиграть этот мяч! — говорит Жан.