Пять сетов
Шрифт:
Какое-то неистовство владеет им, и он не хочет от этого избавиться,— пылающий огонь любви, всей ненависти, всей убежденности в необходимости победить. Когда Рафаэль явится, он скажет ему, бросит в лицо свою уверенность...
— Вы не хотите немного попить?
— Нет, ничего не хочу.
Жан ощупывает карман. Осталось всего два куска сахара. Может не хватить. Этот сахар, который он сгрызает в трудную минуту,— в некотором роде суеверие, своего рода самовнушение.
— Лонлас, пошли кого-нибудь за сахаром! Кусковым... в бар, в ресторан... быстро! Необходимо достать его, прежде чем
— Кого послать?— спрашивает Лонлас.
— Сам сходи!
— Ладно,— отвечает Лонлас.
— Это очень важно! Рассчитываю на тебя... Шесть... восемь кусков! Прошу тебя, не поручай никому! Сам принеси, чтобы я не волновался.
— Лежите спокойно! Обещаете?
Лонлас бросает взгляд на свои часы: прошла уже половина перерыва. Он укрывает Жана, чтобы тело его не остыло, набрасывает плед на ноги, на грудь — пуловер.
— Сейчас вернусь!
Жан прислушивается к его торопливым шагам, удаляющимся по цементной лестнице.
Тишина. Снаружи доносятся голоса: толпа бурлит, движется, обсуждает. Этот гул, напоминающий отдаленное извержение вулкана, вскоре, когда он приблизится, сольется в один крик, в один возглас радости или разочарования.
Недалеко от него — тоже звуки голосов: слышна иностранная речь. Друзья и советники Рейнольда окружили его. Что касается Жана, то он один на один со своей тревогой. Он ненавидит Рафаэля, но ему было бы необходимо eго присутствие. А Рафаэль сейчас возле пострадавшей Женевьевы и, быть может, низко, лицемерно пользуется ее мимолетной слабостью.
Дверь открывается. Кто это?
Два журналиста. Жан хорошо знает их.
— Можно войти?.. Мы хотим сказать вам...
— Нет!.. Нет!..
Журналисты делают вид, что не расслышали. Тот, что старше, рассыпается в бесконечных комплиментах. Все, что он говорит, он и в самом деле думает. Он так и напишет в своей газете. Жан сражался за Францию!.. Незабываемый день!.. Героические часы!.. Стереотипные фразы следуют одна за другой... За Францию? Действительно ли за нее сражался Жан? В таком случае Франция — это Женевьева!
— Оставьте меня, прошу вас! — говорит Жан.
Журналисты, добившиеся того, что хотели, выходят на носках, как из комнаты больного:
— Понимаем... Мы уходим... Мы вам не желаем под руку удачи... Вы одолеете Рейнольда!...
Они пытаются теперь пробраться в кабину американца, которому, по всей вероятности, скажут то же самое.
В коридоре слышен шум голосов.
Нет, нет, никого, больше никого!
Жан встал. Он — перед дверью и готов защищаться от вторжения. В эти минуты ему необходимо остаться наедине с самим собой:
— Нет! Нет! Нельзя!
Но дверь открывается — вернулся Лонлас... и с ним Рафаэль... В то время, как массажист ведет переговоры с какими-то неизвестными, затем закрывает дверь на ключ, подходит Рафаэль. Они стоят лицом к лицу. Говорит Рафаэль. Он разражается потоком слов:
— Я должен поздравить вас, Жан!.. — Рафаэль берет его руку обеими руками и с подчеркнутой приветливостью трясет ее.— Вы были хороши! Великолепны! Третий сет... Конца я не видел... Я только что от мадемуазель Перро... пришел сказать вам...
— Что с ней? — спрашивает Жан.
Но Рафаэль продолжает как заведенный:
—
— Нет,— говорит Жан.— Не «гораздо». Но, полагаю, достаточно, чтобы выиграть, чтобы...
«Чтобы поехать в Австралию»,— думает он.
— Я не видел всей игры из-за этого несчастного случая...
— С ней что-то серьезное?
— Нет... Нет,— он усмехнулся.— Успокойтесь, жизни мадемуазель Перро опасность не угрожает. Все время, все три сета я не присутствовал, но за то время, что наблюдал игру, смог все же заметить... оценить... Рейнольд — стена. Он принимает мячи безотказно, из любого положения... Удар слева у него безукоризнен. Он напоминает мне удар Билла Тилдена, который у задней линии отбивал так с полулета. Не мне вам говорить о его ударе справа. Работа ног у него исключительная и очень быстрая. Вам удалось несколько обводящих ударов, но он перехватывал не раз. Низкий с лета у него превосходный, и по диагонали он бьет неотразимо! Не легко переиграть такого молодца! Вы недостаточно пользовались свечой...
— Пробовал. Он отвечает смешем, и, уверяю вас, это здорово у него получается.
— Нет, не так уж здорово. Ветер ему помогал. Поверьте, вы можете выиграть очки, заработать немало очков таким способом. Зато ему с вами не везет, потому что вам удается замечательный смеш слева, который позволяет пропустить мяч и все же отбить его. При свече вы выигрываете таким способом три метра. Рейнольду не посчастливилось обладать таким ударом...
— Да... Да...— отвечает Жан.
Рафаэль прав. Рейнольд отбил раньше свечу только потому, что ветер притормозил мяч. Жан было думал, что обвел его... Неужели же Рафаэль и в самом деле хочет, чтобы Жан выиграл?
Конечно, разве может он желать другого! Ведь это его долг. Рафаэль — и долг.
Но вот он снова берет его руку обеими руками и с жаром трясет ее. С желанием убедить, в котором не чувствуется никакой фальши, он говорит:
— Вы выиграете, Жан! (Он назвал его Жаном.) Так надо! Сегодня вечером вы станете ведущим мировым игроком, и это после победы над Рейнольдом, первым номером Америки! Вы это можете. Так надо, Жан!
Каков бы он ни был, Рафаэль, но то, что он говорит, Жану очень важно. Он знает все значение, которое Жан придает этой встрече, чем в точности она является для него... и для самого Рафаэля, если Жан выиграет. В отсутствие заболевшего Брюйона он исполняет обязанности капитана команды. Чтобы выполнить свой долг, он пришел влить уверенность в Жана. Это хорошо и имеет немалое значение для игрока, в особенности если принять во внимание, что Рафаэлю известны все данные проблемы. В конечном счете, быть может, он и порядочный человек, и если они в Австралии окажутся вместе, Жан согласен на равных началах разыграть партию, ставкой в которой является Женевьева. Победит тот, кто окажется лучшим. Жан говорит: