Пять сетов
Шрифт:
И если Рейнольд еще недавно прибегал к тому, что некоторые ошибочно называют мастерством, но что в действительности является набором незначительных уловок, ударов, позволяющих перевести дух или в случае необходимости дать себе отдых, то теперь перед Жаном — подлинный игрок, без ухищрений и задних мыслей, теннисист, играющий ясно, отчетливо и благородно.
Это-то и придает теннису, который оба противника демонстрируют сегодня, то удивительное качество, проявляющееся в каждом ударе. Это большой, очень большой теннис. Толпа понимает это. Она всегда бессознательно чувствительна к красоте. Что бы ни случилось, она разойдется после игры, все еще полная возбуждения, напоенная тем, что время от времени необходимо человеку, дабы он имел возможность возвыситься над самим собой.
Жан проигрывает вторую игру. Он почти счастлив, ибо Рейнольд превзошел себя, заслужил этот выигрыш. Толпа, хотя в большей своей части и состоит из французов, рукоплещет американцу.
Теперь с каждой секундой спор между противниками становится острее, яростнее. Кажется, что, все еще сохраняя свою удивительную пружинистость, оба противника закалились. Все в их игре— широта и щедрость. Если бы при помощи какого-нибудь аппарата можно было в замедленном темпе наблюдать их мощные удары, их взлеты— игра показалась бы чудом.
Счет в третьем сете 2:1, ведет Жан Гренье.
Ведет, да...
Но Рейнольд тут как тут— и нагоняет его.
Оба противника хотят выиграть этот, вероятно, наиважнейший сет.
В самом деле, ничто никогда окончательно не потеряно. Но не надо дать себя опередить. Достаточно потери одной игры, чтобы сделать победу сомнительной.
Во время передышек Жан производит подсчет игр. Он выиграл двенадцать, в то время как у Рейнольда в активе их всего десять. Разница — ничтожна. Достаточно минутной слабости, достаточно...
Достаточно поддаться тревоге, гнездящейся в глубине души, или разочарованию, подобному тому, которое— он это чувствует— испытывает любимая девушка. Ведь сегодня в присутствии десяти тысяч зрителей ей представлялся случай, наконец, положить на лопатки американку, до сих пор всегда побеждавшую ее. Вот невезенье! Не везет Женевьеве!
А ему?
Везенье ли это, что Женевьева так задета, так расстроена случившимся? Он не находит ответа на этот вопрос и испытывает беспокойство. Бог мой! Почему он так чувствителен, так впечатлителен? Но разве мог бы он стать чемпионом, не будь у него этой повышенной чувствительности?
Да нет же, ничего серьезного с ней не произошло: "Легкое повреждение! Легкое повреждение!.."
Он спохватывается, что на какое-то мгновение в мыслях его образовался как бы черный провал и он отсутствовал в игре. Новым усилием воли еще раз он овладевает собой. К нему возвращается собранность. Все же, когда кончится эта игра и наступит десятиминутный обязательный перерыв между третьим и остальными сетами (четвертым, пятым, если необходимо), он выяснит, что случилось с Женевьевой.
Рейнольд играет замечательно.
Надо играть еще лучше, а это трудно.
Счет игр 2:2.
Это пятая — для каждого из них— игра поворотная. Тот, кто теперь поведет, имеет шанс взять и следующую. Он оторвется тогда от противника, если будет хорошо играть до конца сета, у него есть шанс выиграть и сет.
За Женевьеву и против Рафаэля. Надо выиграть.
— Подача Рейнольда. Счет — "ровно".
Жан отбрасывает от себя все, что отвлекает его мысли от игры. Он трудится прилежно, но в его игре сейчас отсутствует творческая мысль. А игра в теннис, подобно созданию поэмы, рассказа,— это творчество. Всякое же творчество опирается на солидную, незыблемую основу — законы, которые в прошлом открыли, уточнили великие предшественники.
Подобно музыканту, который, прилежно трудясь, по четыре часа в день играет гаммы, хороший игрок должен сначала работать над собой. Лишь впоследствии, овладев своим "ремеслом" — и слово это здесь, как и везде, имеет свое наиболее благородное значение,— он сможет, если обладает дарованием, победить трудности, осилить материю и дать проявиться своему гению.
Жан снова принимается за свой труд, как мастеровой. Задача его тяжелая. Рейнольд с каждой минутой становится все сильнее и сильнее.
В этой встрече, которая проводится с одним и тем же противником, кажется, что его все время подменяют. Какое-нибудь пустяковое ранение на сгибе большого пальца, небольшая царапина на пятке, перенапрягшаяся мышца руки, которая должна обладать полной силой и одновременно тончайшей чувствительностью, колика в боку, соринка, попавшая в глаз, мимолетная слабость — и этого довольно для того, чтобы изменить все данные проблемы и самого человека. Тело не должно отставать от разума.
Тело Жана, тело Рейнольда до сих пор подчинялись им. Между тем по некоторым признакам можно заметить, что в Гранье зарождается тревога; дыхание его становится прерывистым; он с большим усилием подымает руку. О! Это совсем незаметно. Но это так. Сахар?
Нет, немного погодя, когда кончится эта игра, потому что ему придется подавать. Надо собрать все силы, чтобы выиграть! Терпи, тело, и не сдавай! Пусть так не жжет легкие! Надо тебе, Жан Гренье, оставаться полноценным!
Да, отдать эту игру.
Восстановить дыхание.
Не бегать зря за этим мячом.
Потерять эту игру, чтобы выиграть следующую.
Какой ясностью ума, каким мастерством, каким знанием самого себя надо обладать!
На счету у Рейнольда будет три игры. Ну и пусть! Восстановить свои силы, чтобы взять старт в следующей игре, воспользовавшись своей подачей, и затем уже больше не ослаблять усилий.
Для этого надо временно замедлить игру. На некоторое время затянуть обмен мячами, пока не пройдет мимолетная слабость. И главное — найти стимул для того, чтобы себя взбодрить.
Во-первых, поднимем руку. Остановим на минуту игру. Предлог— надо завязать шнурок. Не торопиться. Это недобросовестно? Может быть. Но как поступить иначе? Если необходимо, сделать вид, что поскользнулся. Упасть... Ведь Рейнольд поступил так раньше (хотя Жан знает, что это было непреднамеренно)... Выиграть время!.. Выиграть время!..