Пять столетий тайной войны

Черняк Ефим Борисович

В октябре 1795 г. Кормье обещал представить отчет его агентов, воспроизводящий их деятельность, но так, конечно, и не представил его. По-видимому, французские власти лучше, чем Ш. Аткинс, равно как и многие историки, раскусили Кормье. М. Гарсон нашел во французском государственном архиве такую присланную из Гамбурга характеристику на обосновавшегося там Кормье: «Это бывший судья из Ренна, который всегда жил интригами. Он одалживает деньги у всех, кто готов давать взаймы». Все это позволяет лучше понять, чего стоят утверждения Кормье в письме от 31 октября 1794 г., что «хозяин и его собственность спасены». Историки, основывавшие свои выводы на этом письме, в том числе Ж. Ленотр, приводили эту категорически звучащую фразу о «спасении» вне контекста всего письма. Между тем письмо, взятое в целом, производит совсем иное впечатление. Кормье не раскрывает, от кого он получил сообщаемое им известие. Напомним, что

все время он воздерживался от того, чтобы назвать имена используемых (или якобы используемых) им агентов. Кормье мог без всякого риска в тогдашних условиях сообщить что-то более конкретное, пересылая свои письма по английской почте. Поэтому возникает подозрение, что Кормье просто передавал ходившие тогда в Лондоне слухи. А через семь дней после этого письма Кормье попросил (и получил) 100 гиней и потребовал от Аткинс ничего не сообщать де Фротте. Потом Кормье, как мы уже знаем, уехал в Голландию, а оттуда перебрался в Гамбург. После полугодового молчания он наконец 3 июня отправляет Аткинс письмо, полное туманных выражений, недомолвок. Он уже не утверждает, что похищение состоялось, а лишь рекомендует никому не говорить ни слова о предпринятых попытках. «Сохраняйте спокойствие, — писал он, — скоро Вы будете счастливы». Не боялся ли он, что кто-либо из друзей Шарлотты Аткинс раскроет ей глаза на обман? Впрочем, само письмо от 3 июня прямо уличает Кормье в том, что он не имел совершенно никакого понятия о событиях, происходивших в Тампле. 3 июня дофин был уже тяжело болен, и через пять дней было объявлено с трибуны Конвента о смерти «сына Капета».

Если, как считают некоторые историки, Кормье был в курсе уже ранее произведенной подмены или бегства, разве он не написал бы Аткинс, чтобы она не очень огорчалась, когда прочтет официальное извещение о смерти дофина? В письме нет ничего подобного.

Для самого Кормье это известие было не только неожиданным, но и являлось сильным ударом по его намерениям и дальше выуживать деньги у доверчивой англичанки. Он молчал целых четыре месяца, но потом, по словам М. Гарсона, счел, что леди Аткинс является «простофилей высокой пробы», и стал действовать с прежними наглостью и бахвальством. 13 октября 1795 г. он пишет Аткинс о том, что ему удалось организовать бегство дофина, но потом его похитили какие-то неизвестные, действовавшие по поручению английского правительства, членов Конвента или других еще каких-то неназванных заговорщиков. Кормье настолько мало верил в бегство дофина, что вскоре предложил свои услуги королю эмигрантов Людовику XVIII в качестве издателя роялистской газеты.

Однако концепция М. Гарсона, отрицающая существование разведывательной сети Кормье (Гарсону, впрочем, предшествовал в этом ряд других авторов, например англичанин Д. Б. Мортон в книге «Дофин», Лондон, 1937 г.), отнюдь не может считаться бесспорной. Прежде всего возникает вопрос, не подверглась ли дошедшая до нас корреспонденция Аткинс определенной «чистке». Ведь сохранилась лишь половина этой переписки, оставленная у парижского нотариуса: другая часть, отданная на сохранение нотариусу в Лондоне, бесследно затерялась. Конечно, напрашивается вопрос: кто мог быть заинтересован в подобной «цензуре» в 1836 г., после смерти Аткинс в Париже? Довод этот кажется убедительным только с первого взгляда. У «цензоров» могли быть различные мотивы — допустим, семейные и государственные. (В первой половине XIX в. отсутствовали или почти отсутствовали прецеденты предания гласности документов, относившихся к операциям английской секретной службы даже в давно прошедшие времена.) Кроме того, стоит напомнить, что 1836 г. был как раз годом наибольшей активности сразу двух претендентов в Людовики XVII. Каждый из них имел немалое число приверженцев. Как бы то ни было, но заранее исключить «цензуру» нет оснований.

Далее, незавидная репутация некоторых из входивших в разведывательную организацию Аткинс не дает оснований сделать вывод, что они лишь дурачили доверчивую английскую «дуреху». Все действия и Пельтье, и барона Ауэрвека с почти полной несомненностью свидетельствуют, что речь идет о международных шпионах (по крайней мере после того, как они обосновались в Англии), пользовавшихся покровительством британской разведки, если не прямо находившихся на ее содержании. В этих условиях отношения между этими персонажами и Аткинс начинают рисоваться иначе, чем между вымогателями и верившей им на слово сумасбродкой. Заслуживает внимания вопрос, откуда у Аткинс были деньги для оплаты своих агентов. Доходы от имения Кеттерингем, ко времени кончины ее мужа сэра Эдуарда Аткинса частично заложенного, вряд ли могли покрыть издержки. А они составляли, судя по заявлениям Аткинс, обращенным к У. Питту, 2,5 млн. ливров. За продажу Кеттерингема можно было бы получить едва ли десятую часть этой

большой суммы. В распоряжении агентов Аткинс, между прочим, находились целых три корабля, хотя, вероятно, небольших по размеру, курсирующих между французскими портами и Англией.

Когда наконец Кормье в письме от 24 марта 1796 г. признал поражение и рекомендовал Аткинс прекратить дальнейшие попытки достичь поставленной цели, она отказалась последовать этому совету, сделав вместе с тем запись, что должна сохранять молчание, иначе жизни дофина будет угрожать опасность. Что это — свидетельство слепого фанатизма либо того, что англичанка подпала под влияние каких-то новых обманщиков или, наконец, что она, по мнению А. Луиго, «постоянно связанная» с английской разведкой, имела какие-то неизвестные нам источники информации? Аткинс уведомляла Питта, что «Людовик XVII» уже в течение некоторого времени не находится в Тампле. Но в то же время после официального объявления о смерти дофина та же Шарлотта Аткинс направила письмо графу Прованскому, именуя его Людовиком XVIII, то есть признавая, что он унаследовал престол вследствие смерти своего племянника.

Надо заметить, что после первого издания книги М. Гарсона «Людовик XVII, или Ложная дилемма» в 1952 г. большая часть историков перестали всерьез принимать данные, которые получила Шарлотта Аткинс о г своей «разведывательной сети». Впрочем, авторы сенсационных «гипотез», писавшие ранее и позднее М. Гарсона, по-прежнему продолжают щедро воспроизводить эти данные, итерируя его анализ или избегая серьезных попыток опровергнуть сделанные им выводы о полной недостоверности сведений, содержащихся в письмах Кормье и компании. Вопрос об оценке Кормье и, следовательно, о ценности его информации обычно решается от «обратного», от того, насколько нужно признание ее дос-юверности для построения той или иной концепции. Когда такой по-гребности нет, Кормье признается шарлатаном и махинатором; напротив, если его сведения необходимы — тогда он предстает в качестве «достойного», «совестливого» судебного деятеля с безупречным прошлым.

Г. Масперо-Клер, автор солидного исследования (1973 г.) об известном роялистском публицисте Ж. Г. Пельтье — сообщнике Кормье, писала» «Мы вступаем здесь более чем когда-либо в область романтических гаданий. То, что именуют „тайной“ Людовика XVII, заставило пролить много чернил». Упоминая далее о «хитросплетениях» гипотез и умозаключений, автор добавляет, что, несмотря на многочисленные утверждения, «почти несомненно, что сын Людовика XVI умер в Тампле и что различные попытки увезти или подменить ребенка, о которых говорилось, никогда не получили завершения». По мнению исследовательницы, гипотеза относительно того, что Шарлотту Аткинс попросту дурачили, вымогая деньги, «кажется правдоподобной».

Для Ж. Ленотра, выпустившего в 1920 г. монографию «Король Людовик XVII и тайна Тампля» (с тех пор многократно переиздававшуюся), Кормье, «бывший прокурор суда в Ренне-личность решительная и динамичная, несмотря на свою подагру и полноту». Вместе с Фротте они являлись сильными, умными руководителями заговора. Иначе говоря, Ленотр полностью разделяет версию Ф. Барбе, на которого прямо ссылается. Напротив, его ученик, к тому же приблизительно так же, как и он, объяснявший «тайну Тампля», Р. Сен-Клер Девиль характеризует Кормье как хвастливого болтуна, интригана и вымогателя.

По мнению А. Луиго, Шарлотта Аткинс в качестве главы разведывательной сети «являлась ширмой для Гренвила, позволившей ему финансировать организацию, специализировавшуюся на получении информации о Тампле и участи королевского сына». Это, правда, не очень согласуется с тем, что Аткинс истратила на оплату агентов Кормье и компании основную часть своего немалого состояния. В бумагах Гренвила тоже, видимо, нет следов того, что им выдавались денежные субсидии Шарлотте Аткинс. А. Луиго пытается интерпретировать письма «претенциозного, но честного» Кормье к Аткинс, исходя из предположения, что в Тампле произошла подмена дофина сначала одним, потом другим ребенком, что термидорианцы, потеряв следы «заложника», сознательно распространяли дезинформацию и что Кормье либо оказался жертвой этих выдумок, либо ему удалось приблизиться к истине.

В отношении разведывательной организации, созданной Шарлоттой Аткинс, историк оказывается, пожалуй, в еще более сложном положении, чем когда пытается отделить правду от вымыслов в сведениях, поставлявшихся «Парижским агентством» и «пересочинявшихся» д'Антрегом в его бюллетенях. Имеется все же, как мы убедились, возможность проверить некоторые из этих сведений и тем самым создать некий эталон доверия (точнее, недоверия), который может служить при оценке данных, не допускающих такую проверку. В отношении же данных, характеризующих действия заговорщической организации Аткинс, мы почти лишены способов провести четкую границу между реальными фактами и вымыслом.