Пятьдесят
Шрифт:
Я говорил, чувствуя, как во мне просыпается невероятная злоба. Он мне уже не ответил, а только сполз по стене, и затих. Я вернулся к двери и обнаружил, что она теперь открыта. Быстро найдя своих слуг, я послал одного из них к местному священнику, а с двумя другими вернулся в комнату. Это были жесткие парни, прошедшие со мной огонь и воду в двух войнах, в которых мне довелось участвовать, но и они ужаснулись, когда увидели эту страшную картину. Тем не менее, мы немедленно приступили к делу. Надо было скрыть ужасные следы происшедшего, а потому мы, не взирая на сословные различия, начали быстро убирать бесовские следы, и скатывать мертвецов в ковры, висевшие повсюду. Нам было нужно делать все тихо и аккуратно, чтобы не привлечь внимание ни гостей, ни слуг Герхарда. Когда почти все было закончено, внизу раздался грохот ворот, и выглянув в окно я увидел своего слугу в сопровождении священника. Солдаты, стоявшие у входа долго крестились ему вслед, думая, что теперь их барон, возможно, действительно станет другим, раз он пригласил священнослужителя. Минут через пять пастор Лауэр уже входил к нам. Я не имел права лгать ему и рассказал все, как было. Оказалось, что он не был ни капли удивлен моим рассказом, и напротив, сказал, что я сделал доброе дело, уничтожив настоящего антихриста. Он сначала не хотел даже ехать, думая, что именно Герхард зовет его, но святая обязанность помогать людям, пусть и заблудшим,
– Я сожру вас живьем, - говорил он, - остатки выпотрошу и повешу на чердаке, сделав потом чучела. Еще никто не мог справится со мной силой, и вам тоже это не удастся. Вы попадете в ад, и я буду веселиться, глядя на ваши мучения, когда ядовитые оранжевые сороконожки будут выедать вас изнутри. И это будет вечно!
Он бешено захохотал, и к своему ужасу я увидел, что убитые им мужчина и женщина тоже начали шевелиться, и вскоре медленно поползли к своему повелителю. И только пастор оставался спокоен. Когда Грюнфельду оставалось пройти до него не более трех шагов, он встал на колени, и назвав имя, которое я произнести не смею, обратился к нему, призывая помочь нам. В ту же секунду яркий свет озарил зал, и мы увидели светлую фигуру, сходящую вниз. Это был высокий молодой человек с длинными белыми волосами. Он протянул руку перед собой, и на неизвестном мне языке обратился к Грюнфельду, которого его появление привело в ярость. Однако, он остановился, и упав на пол начал быстро кататься по нему, отвратительно визжа. Мужчина с женщиной тоже остановились, и мелко задрожав, вдруг вытянулись на полу, замерев навсегда. Трое моих слуг забились в угол, и отчаянно крестились, все время читая молитвы. Один из них, Клаус, полностью поседел, а второго неожиданно вырвало, когда в один момент Грюнфельд оказался совсем рядом. Тем не менее, святая сила начала действовать, и Грюнфельд становился все менее активен.
– Возьми зеркало!
– вдруг раздался дивный чистый голос, казалось, исходивший из каждого уголка комнаты.
– Берите скорее!
– посмотрел на меня пастор.
– Это он вам!
Я начал оглядываться в поисках названного предмета, но в огромном зале ничего подобного не оказалось.
– Там!
– молодой человек протянул руку, указывая на дальнюю стену.
Я посмотрел туда, и увидел на полу маленькое квдратное зеркальце, размером примерно пять на шесть сантиметров. Я бросился к нему, и у Грюнфельда вырвался из груди жуткий вой.
– Направь на него!
Эти слова словно проникли мне в самую душу, и я больше не спрашивал, что делать. Я стал искать в тусклом отражении Грюнфельда, и как только он полностью оказался виден в зеркале, его не стало видно наяву. И тут мы все услышали глухой рокот. Молодой человек поднял голову, постоял так немного, а затем, словно отмахнувшись от кого-то невидимого, посмотрел на нас.
– Я не могу навсегда заключить его в стекло, - сказал он как-то немного грустно, и мне показалось, что даже плечи его поникли от невидимой тяжести.
– Слишком сильный покровитель вступился за него, а у нас есть договор. Я заключу его в этот предмет, но его не удастся уничтожить. Закопайте зеркало поглубже, но сначала замажьте краской и поместите в какую-нибудь картину. Такое условие поставлено. Помните, что если когда-нибудь на него упадет прямой луч света, то нечестивец снова появится на Земле, принося огромные беды. Время также мы установили четко - с полуночи до часу ночи, когда темные силы всесильны. Таким образом будет соблюдена справедливость и равноправие. А сейчас, берите скорее с собой зеркало, сутки оно не опасно, и бегите прочь из этого дома. Внизу уже начинается пожар, остановить который нельзя. Слушайте Создателя, дети мои, молитесь ему и почитайте. Он вас спас, и последующее спасенье только в нем. Прощайте!
В следующее мгновение он поднял руку и мгновенно исчез, оставив нас всех стоять на коленях и молиться, молиться, молиться…
Глава 12. Манускрипт. Окончание.
– Твою мать!
– сказал Клайв, обведя своих слушателей странным взглядом.
– Вот Дьявол! Никогда такого не читал. Если бы еще не пришлось сейчас самому в этом участвовать, то мне было бы просто жутко интересно, а сейчас если честно, хочется в штаны наложить!
– Не ругайтесь, молодой человек, - Грайер предостерегающе поднял палец, - Дьявол слышит все обращения к нему, и никогда не упустит повода показаться и наказать того, кто произносит его имя без дела.
– Действительно, Клайв, не надо сейчас!
– буквально взмолился Хьюз.
– Лучше читай, там уже ведь немного осталось.
Берри ничего не ответил, и немного поежившись, продолжил :
– " Внезапно, снизу раздались крики, заставившие нас прийти в себя. Я подбежал к двери, вновь оказавшейся открытой, и сразу почувствовал запах гари. Пастор и слуги выбежали вслед за мной, и когда мы спустились по задымленной лестнице и выскочили наружу то увидели, что правое крыло замка объято пламенем, с невероятной скорость пожиравшим все, что попадалось на его пути. Некоторые гости выпрыгивали прямо из окон, в тщетной надежде спастись, но Грюнфельд и его Покровитель словно забирали с собой все, что можно было пожрать пламени. К утру от шикарного замка остались лишь обгорелые стены. Попытки потушить огонь не прекращались до самого конца, из соседнего города приехала пожарная колесница, но огонь продолжал свирепствовать. Я, трое моих слуг и пастор, на рассвете поклялись никому не рассказывать о случившимся. Зеркало я держал при себе, но завернул его в ветошь, опасаясь увидеть нечто ужасное в его отражении. Мы взяли, как и было велено, одну из картин, спасенных из дома, благо я, как единственный наследник Грюнфельда, мог теперь распоряжаться этим имуществом. В лесу пастор Лауэр несколько раз прочитал над ней молитву, а я закрасил зеркальце разведенной золой. После этого мы вставили его в нижний угол рамы, сзади самого холста, завернули картину в старые тряпки и закопали как можно глубже. Пастор прочитал "Отче наш", освятил это место святым крестом, и мы ушли прочь, стараясь забыть о месте погребения навсегда.
Я вступил в права наследования, но фактически не получил ничего, потому что все богатства Грюнфельда таинственным образом исчезли. Это касалось даже золотых и серебряных предметов, которые, казалось бы, не могли сгореть. С огромным трудом, я и другие родственники,
– Альтштау!
– Клайв выразительно посмотрел на Хьюза.
– Вот дерьмо!
– Что случилось?
– Грайер, слушая Клайва, словно задремал, но сейчас вдруг очнулся.
– Расскажи ему.
– попросил Хьюз Берри, - а то как-то некрасиво даже.
И тогда Клайв, насколько сжато и складно у него получилось, поведал старику историю, приведшую их сюда. Грайер все время молчал, прикрыв лоб рукой, но по окончании повествования тяжело вздохнул, с какой-то жалостью посмотрел на Берри.
– Вот вам и подарок на рождество, - сказал он.
– Проклятие все же сбылось. Но вы не дочитали до конца, там на обороте листа есть еще текст. Посмотрите, он многое вам скажет.
Клайв перевернул лист и действительно у видел продолжение. Увлекшись рассказом Манфреда, он совершенно забыл о том, кто, собственно, и составил весь документ, и кто появился только в начале, а именно, Отто Гринфелда. Вот что тот написал :
– " Именно этот текст я и переписал, найдя манускрипт в сундуке. Однажды ночью мне приснился кошмар, в котором ко мне явился ужасный мертвец. Он не выказывал злобы, а только просил перевесить одну старинную картину, висевшую в нашем доме. Она не имела большой ценности, но почему-то никто не мог выкинуть ее, считая семейной реликвией. На ней был изображен старинный дом, по легенде, являвшийся когда-то нашим родовым замком, сгоревшим во время пожара более трехсот лет назад. Я решил, что это просто ночной кошмар, возникший под воздействием недавно прочитанного документа, и через некоторое время забыл о нем. Однако через три дня мой сон повторился, причем на этот раз человек (если его можно так назвать), был настроен гораздо более агрессивно. Он сообщил мне, что если я не исполню его желание, то великие беды обрушаться на всю нашу семью и сказал, что картину надо перевесить как можно ближе к окну. Проснувшись среди ночи в холодной испарине, я встал с кровати, тихо прошел в соседнюю комнату, чтобы не разбудить жену, и зажег свечу. Та самая картина висела в коридоре, и никто никогда не менял ее расположения. У нас было поверье, что она должна висеть только в одном месте, и из поколения в поколение это правило соблюдалось. Впрочем, картина висела здесь так давно, что на нее никто не обращал внимания, она словно была частью самого дома. В детстве я часто подходил к ней и подолгу всматривался в строгие линии старинного замка, стоявшего в окружении огромных дубов, и оттого казавшегося таинственным и загадочным. Однако со временем я тоже перестал обращать на нее внимание и она стала для меня просто непреложной частью интерьера. Теперь я понимаю, что мои собственные мысли, возникшие после прочтения манускрипта, и привели ко мне Герхарда фон Грюнфельда. Вероятно, всё что с нами происходит не является частью только нас самих, и каждая конкретная мысль достигает того, что к ней относится.
В течение столетий никто не произносил этого имени, а если и произносили, то совершенно безучастно, и только я, со своей впечатлительностью, смог привести в движение Нечто, нашедшее меня в глубинах общего сознания и пославшее ко мне того, кто жаждал этой встречи сотни лет. Подойдя к картине, я снова вгляделся в знакомые очертания. В ней ничего не изменилось, отсутствие постоянного освещения благотворно сказывалось на ее состоянии, краски ее были сочны и глубоки, словно она только что вышла из под кисти мастера. Я находился в полном замешательстве, и когда все же решил взять ее и перевесить, рука моя внезапно дрогнула. Я понял, что поддавшись чужой воле, несомненно очень сильной и злой, я принесу великие бедствия не только себе и своей семье, но и многим ни в чем не повинным людям. Пораженный этой мыслью, я решил, что наутро должен немедленно пойти в церковь и рассказать все священнику. Погасив свечу, я снова вернулся в спальню, решив сегодня больше не смыкать глаз, однако сам не заметил, как заснул. Тем не менее, больше ничего не тревожило мой сон, и проснувшись рано утром я чувствовал себя превосходно. Мысль о том, что теперь господь будет являться моим защитником, делала меня уверенным и сильным. Изольда, моя жена, была немало удивлена моим бодрым видом, так резко контрастирующим с озабоченным выражением, которое не сходило с моего лица на протяжении всех последних дней. Я сказал ей о своем решении относительно картины, и она, конечно, удивилась, но будучи женщиной кроткой и благоразумной, не стала возражать. Для начала я решил исповедоваться, а потому выпил только стакан чистой воды и пошел в церковь. Пастор оказался свободен, и после того, как я внес пожертвование, пригласил меня в исповедальню. Мне не в чем было особо раскаиваться, а потому я просто рассказал ему о своих страхах и подозрениях. К моему вящему удивлению, пастор воспринял все очень серьезно. Уже выйдя из исповедальни он расспросил меня о обстоятельствах, при которых я обнаружил манускрипт, а потом попросил еще раз рассказать о моих ночных кошмарах. Сейчас я понимаю, что он, несомненно, кое-что знал, потому что именно церковь является хранительницей всех наших знаний, тем паче что именно один из его предшественников оказался в замке в те роковые минуты. Внимательно выслушав меня, пастор вызвал одного из служителей и сказал, что ему необходимо срочно отлучиться. Видя мой недоумевающий взгляд, он сообщил, что нужно немедленно освятить картину. После этого, взяв молитвенник, елей и большой золотой крест, он дал знак, что готов следовать за мной. Признаюсь, я очень обрадовался такому повороту событий, потому что теперь уж, как мне представлялось, никакая нечистая сила больше не посмеет тревожить мой сон. Изольда очень удивилась моему появлению вместе со святым отцом, но получив благословение, удалилась сама и увела в комнаты детей, чтобы своей беготней не мешали проведению ритуала. Подойдя к картине, пастор сначала долго крестился, а затем раскрыл молитвенник и начал читать. Потом он открыл бутылочку с елеем, как следует смазал им уголки картины и приложил к ней крест. И вот в эту самую минуту мне почудилось, что на мгновение картина словно пришла в движение. Казалось, ветер пронесся по деревьям, нарисованным на ней, и я готов поклясться, что пастор заметил то же самое, потому что он вздрогнул, после чего, вдруг быстро засобиравшись, ушел, даже не приняв приглашение к столу.