Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
Открыв бутылку с минеральной водой, он сделал несколько глотков.
Поддатый мужик в тамбуре оглянулся. Может, надеялся, что у Сергея найдется что-нибудь покрепче минералки. Стараясь не обращать внимания на страдальца, Сергей внимательно листал записную книжку, довольно плотно исписанную Суворовым. Наброски к будущим лекциям? Выписки на память? Наметки к задуманной, но так и не написанной статье?
Положительный герой нового времени по Чернышевскому.
Обдумать швейную мастерскую Веры Павловны. Насколько счастливы швеи, освобожденные от власти хозяев? Как меблированы комнаты девушек? Устраивает ли их один и тот же обед – рыба, телятина, рисовый суп? Много ли они читают? Как относятся к детям? Что для них важнее – существенное сокращение расходов на жизнь или те мелкие удобства, без которых невозможна жизнь даже в коммуне?…
Сергей удивился.
Вася ввел меня в коммуну, помещавшуюся в Эртелевом переулке в доме Хрущова. Коммуна эта занимала маленькую комнатку, и членами ее состояли Воскресенский, Сергеевский, Соболев, князь Черкезов и Волков, и тут же проживали две нигилистки, Коведяева-Воронцова и Тимофеева, и все они спали вповалку. Четверо первых были люди модные, потому что отбыли срок заключения в крепости по прикосновенности к делу Каракозова…
Сергей пролистал несколько страниц.
Все же, наверное, наброски к будущей лекции…
Мир Фурье, гармония двенадцати страстей, блаженство общежития, работники в розовых венках, – все это не могло не прийтись по вкусу Чернышевскому, искавшему всегда «связности». Помечтаем о фаланге, живущей во дворце: 1800 душ – и все веселы! Музыка, флаги, сдобные пироги…
Музыка? Флаги? Сдобные пироги?
«…Сережа, я сон видела, – вспомнил Сергей срывающийся голос Веры Суворовой. – Я видела белый, но почему-то мрачный дворец. А во дворце веселились…»
Еще, вспомнил он, Вера Павловна видела Морица.
Ты будешь спать, но я тебя не трону, любовь моя к Отечеству заразна…
Мориц вспрыгнул на стол. По словам Веры, он, как обезьяна, кривлялся и тряс плечами, а в руках держал серебряную чашу на полведра.
Миром правит математика и правит толково; соответствие, которое Фурье устанавливал между нашими влечениями и ньютоновым тяготением, особенно было пленительно и на всю жизнь определило отношение Чернышевского к Ньютону, – с яблоком которого нам приятно сравнить яблоко Фурье, стоившее коммивояжеру целых четырнадцать су в парижской ресторации, что Фурье навело на размышление об основном беспорядке индустриального механизма, точно так же, как Маркса привел к мысли о необходимости ознакомиться с экономическими проблемами вопрос о гномах-виноделах («мелких крестьянах») в долине Мозеля…
А-а-а, вспомнил Сергей.
Оказывается, яблоко Фурье не пьяный бред Коляна.
Он вычитал о таинственном яблоке в записной книжке Суворова…
Государство, несомненно, произошло из неизбежной нужды людей во взаимных услугах. (Сергея страшно раздражал поддатый мужик, куривший а тамбуре, часто оглядывающийся и страдальчески сплевывающий прямо под ноги. Никак не вязался мужик со словами Платона.) В самом начале государство могло состоять из четырех или пяти мужчин. Каждый отдавал на общую пользу все свои способности, может отсюда и пошли общественные классы, соответствовавшие трем главным элементам души: мышлению, отваге, чувству. Из первого элемента вышел класс правящий, из второго – класс воинов, из третьего – многочисленный класс работников, добывающих все необходимое для нормального существования. Первый и второй классы автоматически составили группу «стражей» народа. Кстати, чтобы солдаты, обладая оружием, не пожелали произвести нападения на мирных обывателей и отнять у них хлеб и пиво, солдатам ежедневно выдавали жареную говядину и вино…
Это правильно, подумал Сергей.
Кажется, я слышал об этом от самого Суворова.
Ни в какую эпоху, даже в самую спокойную, не рекомендуется держать военных на голодном пайке.
Христианство – как утопическое учение.
Три завета в особенности: о любви к ближнему, о непротивлении насилию, наконец, об уничтожении грешников и отступников.
Первый завет так, к сожалению, и остался всего лишь благим пожеланием, часто повторяемым в проповедях и молитвах, но никем, в сущности, не исполняемым вне узкого круга близких друзей и родственников, а вот истребление грешников и отступников стало со временем чуть ли не главной задачей любой политики, в том числе и политики церкви. Крест стал рукоятью меча…
Сильно сказано, отметил Сергей.
И все же недоумение не уходило: он никак не мог понять, зачем Колян таскал при себе такую улику?
Томас Мор.
Все преступления являются результатом дурных законов и ненормальных общественных отношений. Воры размножаются там, где правители больше заботятся о покорении новых стран, чем о хорошем управлении теми странами, которыми уже владеют, а также там, где привилегированные классы ведут праздную жизнь и обирают население посредством арендной платы или эксплуатации. Народ, доведенный до нищеты превращением пахотных полей в пастбища для овец, непременно переходит на воровство. Сельские рабочие, вытесняемые из деревень, уходят в города, бродят там бессмысленными голодными толпами, и в качестве бродяг попадают в тюрьмы…
Верно, верно, отметил про себя Сергей.
Пока существует частная собственность, пока вся крупная собственность сосредоточена в руках небольшого числа дурных людей, в государстве не может быть справедливости…
И это верно.
Король Утопус сознательно отделил свой счастливый остров от материка, став, так сказать, творцом первого в истории железного занавеса. (Вот, оказывается, как издалека это идет.) На острове Утопия существовало пятьдесят четыре равноудаленных друг от друга города. Ежегодно каждый город посылал в столицу трех старцев на совещания, касающиеся общих дел острова. (Совсем как в нижней палате думы.) Земледельческая семья на острове Утопия состояла из сорока членов и двух прикрепленных к земле работников. Каждыми тридцатью семьями правил филарх. Излишки хлеба и инвентаря отдавались соседям, испытывающим в том нужду. Каждый месяц устраивались народные праздники. Перед жатвой филархи непременно уведомляли городские власти, сколько людей понадобится им в помощь для сбора хлеба. (Кажется, филархи ничем не отличались от бывших партийных секретарей.) Города были похожи один на другой. (Неужели типовыми микрорайонами?)
Сергей поднял голову.
Поддатого мужика в тамбуре снова травило.
Впрочем, отмучившись, он вновь засмолил дешевую сигарету.
Каждые десять лет квартиры делились между жителями Утопии по жребию. Чтобы предупредить возможные заговоры против государства, запрещалось под страхом смерти рассуждать об общественных делах, где бы то ни было, кроме сената и народных собраний. Одевались все одинаково: в кожаные рабочие костюмы, или в более нарядные – льняные и шерстяные без искусственной окраски.
Главным занятием филархов являлся надзор над гражданами.
Кроме филархов, от постоянных работ освобождались только ученые.
А продовольствие среди граждан Утопии распределялось бесплатно, хотя лучшие блюда отдавались при этом правящей верхушке, а так же приглашенным в страну чужестранцам…
Это нам знакомо, покачал головой Сергей.
Часами стояли когда-то в бесконечных очередях за килограммом колбасы и банкой растворимого одесского кофе.
Если кто-то хотел навестить родственника, живущего в другом городе, он должен был получить специальное разрешение филарха. Снабженный грамотой счастливчик ехал в город на волах, которых вел невольник…
Ну, конечно! Куда без невольников?
Удивление все сильней охватывало Сергея.
Жан-Жак Руссо считал, что следует искать такие формы общежития, которые могут эффективно защитить и поддержать каждую отдельную личность. При этом отдельные граждане, вступая в связь с остальными, должны всегда зависеть только от самих себя…