Пятый сон Веры Павловны

Прашкевич Геннадий

«Товарищ милиционер, – не терял надежды Варакин. – У меня в Томске назначена важная встреча. – Голос у него дрогнул. – Очень важная. Можно сказать, от этой встречи зависит вся моя дальнейшая жизнь. Я Леонид Варакин, томич, действительно живу в Томске, прописан там же. Родился Варакиным, ощущаю себя Варакиным, а паспорт у меня украли здесь, в домодедовском аэропорту, где, между прочем, за порядком должны следить именно вы. Впрочем, – успокоил милиционера Варакин, – лично к вам у меня претензий нет. Единственное мое желание – улететь в Томск рейсом, указанным в авиабилете. А если вам мало билета, то вот моя записная книжка. Полистайте, полистайте ее внимательно, – предложил Варакин. – Видите телефоны? Видите, как много телефонов? Это мои друзья и партнеры по бизнесу. Вот Виталик Саяпин, вот Саша Окольский… Один прыгает с парашютом, другой толкует Библию… А вот Варакина, моя жена. В быту Маша, но для вас, конечно, Марья Ивановна… А вот Петров, Иванов, Сидоров, Кузнецов

и так далее. Все живые, все нормальные люди. Позвоните любому, все подтвердят, что я Леонид Варакин, на имя которого выписан авиабилет».

«Позвонить-то можно, – возразил милиционер, – но по телефону они вашего лица не увидят».

«Зато голос услышат».

«Голос не доказательство, – отрезал милиционер. – Мне голоса ваших приятелей не нужны. На то они и приятели, чтобы подтверждать всякую вашу чепуху. Мне нужен конкретный документ, удостоверяющий личность. С печатями, с фотографией, с пропиской. А что такое авиабилет? – презрительно спросил он. – Авиабилет можно купить с рук. Понятно, что лететь в Томск по данному авиабилету должен некий гражданин Леонид Варакин, но неизвестно, есть ли это вы?»

«Товарищ депутат! – заорал доведенный до отчаяния Варакин, узнав среди пассажиров видного человека с депутатским значком на лацкане пиджака. – Товарищ Суламоров!»

«В чем дело?»

«Товарищ Суламоров! Я ваш избиратель. Как вы относитесь к свободе личности?»

Депутат удивился, но подошел к насторожившемуся милиционеру.

«Во всем мире, даже в Африке, нет и никогда не было прописки, этого дебильного рудимента исключительно российского крепостного права! – заорал, войдя в роль Варакин. – Я простой российский гражданин, живу в свободной стране. Гласность! Ускорение! – заорал он еще громче. – Почему, имея на руках авиабилет, выписанный на мое имя и купленный на мои собственные деньги, я не могу попасть в самолет только по той причине, что вот этот домодедовский товарищ милиционер очень сильно интересуется моей пропиской? Да есть у меня прописка, есть! – на весь аэропорт заорал Варакин. – Вот только паспорта у меня нет, украли у меня паспорт. Здесь украли, в Домодедово. Только записная книжка осталась. Вы полистайте ее! Я что же, такой тупой и старательный преступник, что сочинил перед вылетом целую записную книжку? Да черта с два! Не увидев лично Окольского, Окольского не придумаешь! Да и на Саяпина фантазии ни у кого не хватит!»

«Проходи, придурок! – злобно прошипел милиционер, оглядываясь на заволновавшихся пассажиров. – Немедленно проходи в накопитель!»

Повторного приказа Варакин ждать не стал.

Но за Екатеринбургом ударил снежный шквал, самолет посадили в Омске.

Варакин, тоскуя, устроился в неуютном кафе. Незамедлительно за его столиком (как бы случайно) оказалось трое местных непонятных ребят. Ну, выпили за знакомство (за счет подсевших), потом непонятные ребята (каждому было уже за тридцать) предложили сыграть в картишки – вид у Варакина был богатый, хотя и нервный. Обыкновенные люди шарахаются от подобных предложений, но Варакин взялся за игру с удовольствием и за пару часов, пока не объявили посадку, полностью раздел ребят. Так раздел, что его не захотели отпускать: есть, мол, у них право на отыгрыш. «А мне на самолет надо, – резко возразил Варакин. – Долбал я ваш долбанный аэропорт, ваши долбанные карты и ваше долбанное право!» И ускользнул в толпу. Но на контроле в накопитель, понятно, уже дежурил милиционер. Только уже не домодедовский умный, а омский тупой. И по роже омского тупого Варакин понял, что на этот раз фокус с записной книжкой не пройдет (тем более, что и Суламоров от него в толпе прятался), а значит, на важную встречу он все-таки опоздает. Это так разозлило Варакина, что он пулей разыскал в зале ожидания злых, обиженных на него ребят и так сказал им: «Все, ребята, играю в открытую! Проведете на летное поле, верну все деньги. Даже добавил бы к ним своих, но нет ни копейки». Ребята сразу повеселели и окольными тропами вывели Варакина на летное поле, практически к трапу.

В самолете как раз заканчивали уборку.

Под жужжание пылесосов Варакин проскочил в туалет и там затаился.

Присев на унитаз, листал свою записную книжку. Вдруг дверь распахнулась.

«А ты кто ж, милок, будешь?»

«А я буду почетным стомиллионным пассажиром аэрофлота».

«А сколько ж ты, милок, здесь сидишь?»

«А как вылетели из Москвы, так и сижу, – заявил Варакин и энергично захлопнул дверь перед растерявшейся техничкой. – У меня от ваших пайков расстройство желудка».

И долетел, не опоздал на важную встречу.

– Варакин может, – согласился Суворов.

– Мог… – поправил Сергей.

Суворов покачал головой:

– Наверное, так. – И спросил: – Про инвалида, конечно, слышал?

– Про какого инвалида?

– Как это, про какого? Я видел твою подпись на протоколе опознания. Несовершеннолетний инвалид Венька, приятель Морица. Я слежу за поисками Морица, поэтому знаю все, что там происходит. Кстати, твой друг, – мельком заметил Суворов, несомненно, имея в виду Валентина, – неплохо вписался в местные операции.

– Для него это не главное, – отступил Сергей перед всезнайством Суворова. – Но вообще-то он трупами не занимается. – От одного воспоминания об увиденном на пустыре, у него заныла печенка. Гармония двенадцати страстей… Розовые венки блаженства… Он нисколько не удивился, услышав:

– Ты подумал о моем предложении?

– Насчет Коляна?

Суворов кивнул.

– У меня сложности… – начал было Сергей, но Суворов не хотел слышать о сложностях:

– Обратись к своему другу. Он профессионал.

– У него заканчивается командировка.

Сергей произнес это и вдруг каким-то образом почувствовал, что Суворов знает о заканчивающейся командировке Валентина. Знал он и о том, чем занимался Якушев в Томске. И знает про список майора Егорова. И наверное про встречу с желтоголовым знает.

Но Суворов заговорил не об этом.

– Знаешь, за что Коляна уволили из авиации?

– А он действительно служил? – удивился Сергей.

– Оказывается, да. Я видел его досье. Родился в Омске, закончил Ачинку. Характер его подводил. Мечтал лейтенант Басалаев выбиться в старшие офицеры. Отсюда его отношение к действительности. Еще в училище случилась однажды неприятная история: у ротного пропал пистолет. Поскольку подобное происшествие роняет тень на все училище и грозит потерпевшему суровым наказанием, ротный, не поднимая шума, объявил: кто найдет пистолет, тот получит месяц внеочередного отпуска. Пистолет нашелся. И нашел его, конечно, курсант Басалаев. А однажды, уже на действительной службе, осматривая механизм выпуска шасси готового к вылету самолета, внимательный лейтенант обнаружил концы проводов, обрезанных кусачками. Несмотря на тщательные поиски, вредителя не нашли, но бдительного технаря похвалили. Впрочем, особисты (такой у них нрав) на всякий случай взяли лихого лейтенанта на заметку, и скоро убедились, что он действительно способен на многое. Например, у транспортного «Руслана», работавшего в воздухе, отказал один из двигателей. Как запустить отказник в воздухе подсказал пилотам все тот же лейтенант Басалаев. Как ты понимаешь, после этого особисты уже совсем тщательно начали присматривать за находчивым спецом, и своего дождались. Однажды Басалаев крупно поспорил с главным инженером эскадрильи. С пеной у рта он доказывал, что если у «Руслана» выйдет из строя хотя бы один предохранитель, то система шасси вообще не сработает. Спор закончился просто: неугомонного лейтенанта перевели дежурить на вышку. Поделом, не спорь с командиром! Но, как позже выяснилось, по дороге на злосчастную вышку, обиженный лейтенант забрался в нишу шасси готового к вылету самолета, открыл коробку распределителя и пассатижами отсоединил один из предохранителей. Потом поставил крышку на место и законтрил гайки, посчитав, что сможет теперь эффективно и убедительно доказать начальству свою правоту. В минуту всеобщего напряжения, когда лишенный шасси самолет трагически зависнет над аэродромом, именно он, отстраненный от дел талантливый технарь лейтенант Басалаев сможет передать на терпящий бедствие борт точный диагноз. Авария будет устранена, а капитанские погоны сами прыгнут на плечи энергичному технарю.

– И прыгнули? – недоверчиво спросил Сергей.

– Погоны не прыгнули, – ответил Суворов. – Зато лейтенант прыгнул. В колонию строгого режима. Когда «Руслан» дожигал топливо, лейтенант Басалаев действительно правильно указал на причину аварии. Тяжелый самолет был спасен, однако, на гайках обнаружили характерные царапины от пассатижей. Улика, в общем, не страшная, но особисты умело взяли энергичного лейтенанта на испуг, мельком показав якобы снятые с предохранителей отпечатки пальцев. На этом Басалаев сломался. Военный прокурор потребовал для провинившегося смертную казнь, но дали Басалаеву всего шесть лет, из которых он просидел три года. Крупно повезло, вышел по амнистии. Правда, вышел Коляном…

– По-моему, ты слишком много думаешь о нем.

– Это потому, – сипло возразил Суворов, – что я много думаю о Вере.

Он выдвинул нижний ящик письменного стола и выложил на стол распечатанные на принтере страницы – целую пачку.

– Вот странно, – сказал он. – Вера терпеть не могла Морица, но в Вериных бумагах я нашел его дневник. Вообще-то он хранился у меня, представления не имею, как он попал к Вере. «Теперь, во имя Иисуса Христа, я отрекаюсь от них, – процитировал он, взглянув на страницы. – Пусть будут только настоящие люди. И пусть будут настоящие, а не приблизительные поступки. Пусть не будет страха, а будет смирение, молитва и добрая воля. Пусть будет настоящая любовь, и не будет дрожи за собственную шкуру, которая, как известно, в отличие от души, живущей у Бога, принадлежит Князю мира сего. Не будем запутываться в непонятном, не будем пытаться понять тьму, а выйдем на свет, покаемся и пойдем дальше – в Царство Божие. И пусть наша внешняя и внутренняя красота спасет мир – во имя Господа, во имя любви, во имя прохладной девушки Зейнеш…»