Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
К черту! Дались они мне.
До Сергея вдруг дошло, что думает он о Мезенцеве и Варакине не просто так. Он думает о них для того, чтобы отогнать какие-то другие мысли, более сложные, более серьезные, более потаенные. Этот непонятный прибалт, например… Это письмо… Карта… Что-то, конечно, можно считать более важным, что-то менее, но факт тот, что названный прибалт существует, а письмо Морица и карта Суворова пропали…
Проснувшись, Валентина он не застал.
На кухонном столе лежала записка «Позвоню», а за окном неизменный бандитский венок. «Ну, как там? – позвонил он Игнатову. – Не проявились наши мужики?» – Он считал, что никакой информации с утра быть не может, но Коля его огорчил: «Тут Серый звонил из Мариинска. Говорит, побывал у него какой-то рыбак. То ли из Кураковки, то ли из Мураковки, название деревни я не расслышал, связь плохая. Случайно наткнулся в тайге на наших пихтоваров. Похоже, говорит, дела на заимке не важнецкие, помер там кто-то. То ли Кобельков, то ли Коровенков. Сам выбирай». – «Как это помер?» – «А как человек помирает? – удивился Игнатов. – Загнулся. Дал дуба. Откинул коньки». – «Ну, угораздило! – чертыхнулся Сергей. – Ехать надо?» – «Ясный хрен, надо. И срочно», – согласился Игнатов.
И сразу выложил вторую новость:
«Про урода слышал?»
«Про какого еще урода?»
«Ну, ясный хрен, про инвалида!»
«Про Веньку-Бушлата?»
«Можно и так сказать. Говорят, милиция вышла на его след. Весь город об этом судачит. Вроде попал Венька в какой-то специальный приют. Там таких уродов держали десятка полтора, для сбора милостыни. С утра накачают наркотиками, а потом везут по точкам».
«А содержал приют, конечно, отец Даун».
«Ты уже слышал об этом?»
«Не слышал и слышать не хочу!»
Сергей сердито положил трубку.
С приютом, ладно.
С приютом одни слухи.
А вот сообщение от Серого. Это уже серьезно.
Он протянул руку к телефону, но раздался звонок.
«Можешь подъехать к пустырю около городской свалки? – прорезался голос Валентина. – Прямо сейчас. К въезду, – Валентин уже неплохо разбирался в топографии Томска. – Ну, к тому месту, где бомжи опарышей продают».
Тоже радость, болтаться по свалкам, пожал плечами Сергей, но голос Валентина звучал встревожено.
Когда я был живым, я был похож на дым, и дым шести снегов был тоже молодым…
Незабвенный БГ.
Шесть снегов, конечно, нелепо, а вот звучит.
У синих скал я вверх упал, в то время как зеленый бог в мерцании веков себя искал…
Легендарные времена «Аквариума». Но что делает на пустыре Валентин?
Вернулся я домой, и труп любимый мой спросил меня: «Что делал ты, когда ты был живой?.».
У въезда на пустырь поперек дороги стоял облупленный милицейский газик. От него несло бензином и табаком. Незнакомый сержант грубо остановил Сергея, но из-за кустов помахал рукой Валентин: «Пропустите его, сержант». И, не здороваясь, спросил: «Протокол опознания подпишешь?»
Вернулся я домой, и труп любимый мой спросил меня: «Что делал ты, когда ты был живой?.».
В полном молчании, подчеркнутом звоном кузнечиков, Сергей шел вслед за Валентином – мимо ржавого железа, торчащего из бурой травы, мимо выветренных серых костей, покрытых плесенью, мимо обрывков грязного тряпья, газет, целлофана. Воздух был сух, несло мертвечиной. За покосившимся металлическим контейнером, прихотливо поеденным ржавчиной, открылась неглубокая канава. Сухие кустики, похожие на колючку, лишь слегка прикрывали что-то серое, бесформенное, грубо свалившееся в канаву.
Тут же валялась знакомая инвалидная коляска.
Вот тебе и приют уродов! Сергей еще не успел увязать увиденное с Венькой-Бушлатом, но в голове промелькнуло: несовершеннолетний инвалид ездил точно в такой коляске. И даже не в такой, а именно в этой, кажется. Это Сергей и сказал подошедшим сотрудникам милиции.
– Повторите, пожалуйста, – попросил невысокий капитан.
– На такой коляске ездил несовершеннолетний инвалид Венька, – повторил Сергей. – Кличка у него была Бушлат, а фамилию не знаю.
– Взгляните на труп, пожалуйста, – попросил капитан. – Вы знали этого человека?
Сергей взглянул.
То, что он увидел, назвать человеком было трудно, – бесформенная, ужасно распухшая, раздавшаяся масса. Кожа на лице, казалось, сейчас полопается. Да и не лицо, а одна багрово-черная опухоль, кое-где покрытая коростой запекшейся крови. Зеленые мухи суетливо исследовали подозрительные бурые потеки. Рядом с убитым или умершим валялось три пустых бутылки из-под дешевой бормотухи, опорожненная консервная банка и много окурков, – праздновали здесь от души. И вертелась в стороне взбудораженная черная собачонка. Шерсть на загривке стояла дыбом, глаза нехорошо поблескивали. Собачонка явно боялась людей, нагрянувших на пустырь, но уходить не собиралась. Ждала, когда гости покинут облюбованное ею место.
Вернулся я домой…
Венька?…
Сергей вспомнил острую мордочку несовершеннолетнего инвалида.
При жизни у Веньки-Бушлата было не лицо, а именно мордочка. Острая, верткая, с нагло торчащим вперед носиком, с мутноватыми, часто помаргивающими глазками на выкате, всегда водянисто посверкивающими, подло озабоченными, с плоскими, вечно жующими губами, с мелкими желваками, так и ходящими вверх-вниз от непрестанного жевания. А что можно сказать о трупе, распухшем так сильно, что сгладились все морщины?
Сергей перевел взгляд на ноги.
Ноги у мертвеца оказались тонкие, высохшие.
Грязные штанины высоко задрались, и было видно, что ноги у трупа действительно тонкие и высохшие по всей длине. Вполне возможно, что это невообразимо разбухшее от жары тело с тонкими высохшими ногами было когда-то Венькой-Бушлатом, но уверенно сказать это Сергей не мог.
– Венька ездил в такой коляске, – повторил он. – А он это или нет, по-моему уверенно это никто не может сказать.
– Патологоанатом может, – усмехнулся Валентин.
Вернулся я домой, и труп любимый мой спросил меня: «Что делал ты, когда ты был живой?.».
– Прокатимся? – спросил Валентин, когда они сели в машину.
– Куда?
– К Андрею Ф.
– А что мы ему скажем?
– Жара на тебя плохо действует, – укоризненно покачал головой Валентин. – Это ведь ты утверждал, что Андрей Ф. встречался в июле с Морицом.
– Ну, что за жизнь! – не выдержал, пожаловался Сергей. – Трупы на пустырях, бандитские венки под окнами, да еще Серый звонил: умер один из наших рабочих.