Пятый свидетель
Шрифт:
— Наверное. Но я никогда не стремилась привлечь внимание к себе. Мы лишь хотели показать всем, что происходит, какие мошенничества они совершают, чтобы отобрать у людей дома, кооперативные квартиры и прочее.
— Как вы думаете, сколько раз вас показывали в новостях по телевизору или писали о вас в газетах?
— Я не считала, но несколько раз показывали, даже по национальным каналам, по Си-эн-эн и Фоксу.
— Кстати, к вопросу о «национальных» институтах: Лайза, в утро убийства вы возвращались в Шерман-Оукс мимо «Уэстленд нэшнл»?
— Нет.
— Так это были
— Я не хочу никого называть лжецом, но это была не я. Может, свидетельница просто ошиблась?
— Спасибо, Лайза.
Заглянув в свои записи, я сменил направление допроса. На первый взгляд желая этой переменой застать врасплох свою клиентку, на самом деле я намеревался застать врасплох присяжных. Я не хотел, чтобы они опережали меня догадками. Мне было нужно их безраздельное внимание, и я собирался скармливать им свою историю кусочками и в том порядке, который выстрою я сам.
— Вы обычно запираете дверь своего гаража? — спросил я.
— Да, всегда.
— Почему?
— Ну, он не прилегает к дому. Чтобы попасть туда, надо из дома выйти. Поэтому я всегда запираю дверь. Там в общем-то всякий хлам, но есть и ценные вещи. Мой муж относился к своим инструментам как к сокровищу, а у меня там стоит гелиевый аппарат для надувания воздушных шариков по праздникам, нельзя допустить, чтобы соседские ребята до него добрались. Еще я когда-то читала про женщину, у которой был такой же, отдельный от дома гараж, который она никогда не запирала. Однажды она вошла, а там оказался вор. Он ее изнасиловал. Так что я всегда держу дверь запертой.
— Представляете ли вы себе, почему эта дверь могла оказаться незапертой, когда полиция обыскивала ваш дом в день убийства?
— Нет. Я всегда ее запираю.
— До начала этого процесса, когда вы в последний раз видели молоток из вашего комплекта инструментов на своем месте в гараже?
— Я вообще не помню, чтобы видела его. За инструментами следил мой муж. Я мало что смыслю в инструментах.
— А как насчет садовых инструментов?
— Ну, если вы имеете в виду их, то беру свои слова обратно. В саду работаю я, и садовые инструменты — моя епархия.
— Есть ли у вас соображения насчет того, как капля крови мистера Бондуранта могла попасть на вашу садовую туфлю?
Лайза уставилась в пространство перед собой с озабоченным видом. Когда она заговорила, ее подбородок немного дрожал.
— Понятия не имею. У меня нет объяснения. Я давно не надевала эти туфли, и я не убивала мистера Бондуранта.
Последние слова она произнесла почти с мольбой. В ее голосе звучали отчаяние и искренность. Я повременил, чтобы закрепить впечатление, которое, как я надеялся, слова Лайзы произвели на присяжных.
Еще с полчаса я расспрашивал ее, разрабатывая те же темы и получая отрицательные ответы на все вопросы о причастности к преступлению. Более детально остановился на ее встрече с Бондурантом в кофейне, а также на деле об отъеме ее дома и ее надеждах на его благополучный исход.
Выводя Лайзу на свидетельское место, я преследовал троякую цель. Во-первых, мне требовалось, чтобы в протокол были занесены ее твердое
К моменту окончания прямого допроса у меня создалось ощущение, что удалось недурно продвинуться вперед к достижению этой тройной цели, и я решил завершить наше выступление собственным маленьким крещендо.
— Вы ненавидели Митчелла Бондуранта? — спросил я.
— Я ненавидела то, что он и его банк делали со мной и с другими такими же, как я. Но к нему лично я ненависти не испытывала. Я ведь его даже не знала.
— Но разрушился ваш брак, вы потеряли работу и оказались под угрозой потери дома. Разве вам не хотелось взбунтоваться против тех сил, которые, с вашей точки зрения, причинили вам все эти несчастья?
— А я уже бунтовала. Я выражала свой протест против несправедливого отношения ко мне — наняла адвоката и с его помощью боролась за сохранение своего дома. Да, я сердилась, но у меня в мыслях не было прибегать к насилию. Я вообще к насилию не склонна. Я ведь школьная учительница. Я бунтовала, если воспользоваться вашим выражением, но единственным известным мне способом: путем мирных протестов против того, что считала несправедливым. В высшей степени несправедливым.
Взглянув на ложу присяжных, я, как мне показалось, заметил, что одна женщина в заднем ряду смахнула слезу. Дай Бог, чтобы это мне не показалось. Снова повернувшись к своей клиентке, я перешел к гран-финалу:
— Еще раз спрашиваю вас, Лайза: вы убили Митчелла Бондуранта?
— Нет.
— Вы нанесли ему удар молотком по голове в гараже банка?
— Нет, меня там вообще не было. Меня там не было!
— Тогда каким образом молоток из вашего гаража оказался орудием убийства?
— Я не знаю.
— Как кровь жертвы попала на вашу туфлю?
— Я не знаю! Я этого не делала! Это все подстроено!
Немного помолчав, я, прежде чем закончить, спокойно сказал:
— Последний вопрос, Лайза: какой у вас рост?
Она посмотрела на меня в недоумении. В тот момент она напоминала тряпичную куклу, которую швыряют из стороны в сторону.
— Что вы имеете в виду?
— Просто скажите, какой у вас рост.
— Пять футов три дюйма.
— Благодарю вас, Лайза. У меня все.
Фриман пришлось искать подходы к Лайзе Треммел. Та была упертым свидетелем, и прокурор не собиралась ее ломать. Она попробовала там-сям подловить ее на противоречиях, но Лайза была более чем последовательна в своих ответах. После получаса попыток Фриман вскрыть замок с помощью зубочистки я начал верить, что моя клиентка сможет выплыть. Но никогда нельзя делать выводов, прежде чем твоего клиента отпустят со свидетельского места и он окажется снова рядом с тобой за столом. У Фриман в рукаве была еще минимум одна карта, и в конце концов она ее оттуда извлекла.