Пыль Снов
Шрифт:
— Там были фракции, шла борьба за власть. — Она бросила взгляд на Дорогу. — Так шло поколениями, хотя в это трудно поверить. Целые поколения Тисте Анди. Ты мог бы подумать, что за сотни лет вражда угасает — да, такое возможно. Даже на долгое время. Но потом все изменилось — моя жизнь стала сплошным беспорядком. Союзы, измены, перемирия и предательства. Ты не сможешь вообразить, как всё это исказило нашу цивилизацию, нашу культуру.
— Сенд.
— Я была заложницей, Вифал. Ценной… но и смерть мою можно было использовать.
— Но это не жизнь! Это перерыв в жизни!
— Все распадалось.
Он уставился на нее: — А ты вернулась бы? Если бы выпала возможность?
— Забавный вопрос. «Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил».
— Сенд.
— Конечно, нет. Давай, садись в седло.
— Но почему он ест свои глаза?
— Однажды, очень давно, сынок, не было ничего кроме тьмы. И это ничто было всем, Орфанталь.
— Но почему…
— Он стар. Слишком многое видел.
— Мог бы просто закрыть глаза.
— Да, мог бы.
— Мама.
— Да, Орфанталь?
— Не ешь свои глаза.
— Не беспокойся. Я подобна большинству. Я имею глаза, но ничего не вижу.
«Теперь, женщина, ты такого не говоришь. И будь благодарна. Есть и другой закон: рот шевелится, но ничего не сказано. Мы находим в этом облегчение, ведь если бы мы говорили все, что могли бы сказать, уже давно поубивали бы друг дружку.
Галлан, ты был поэтом. Тебе следовало проглотить язык».
Однажды он кое-кому навредил. Он это знал и знание причиняло ему боль. Но никому не нравится боль. Лучше заменить стыд и чувство вины на нечто, обращенное вовне. На нечто обжигающее, помогающее собрать энергии и выбросить из души. Так называемый гнев. Когда он закончил гневаться, когда ярость нашла свой курс, он обнаружил, что стоит на пепелище, что знакомая ему жизнь пропала навсегда.
Интроспекция — акт крайнего мужества, и немногие готовы на него решиться. Но если всё, что можно разворошить — пепел и кучу горелых костей, вам ничего не остается, кроме… Бегство лишь усугубляет страдание. Память сливается с ужасами, единственный способ ускользнуть — безумие, но безумие так просто не выберешь. Какая жалость: чем уродливее пейзаж души, тем острее здравый рассудок.
Он вроде бы помнил, что происходит из семьи Виид. Что был гралийцем, воином и мужем. Творил ужасающие дела. На его руках кровь и на языке горько-соленый вкус крови. Из головы так и не выветрился запах горелой одежды.
«Я убивал». Мысль эта стала отправной точкой.
И тогда все истины собрались, формируя костяк будущего. Что привело к следующей мысли.
«Я снова буду убивать».
Ни один из тех, кого он преследует, не смеет надеяться на спасение. Их крошечное королевство подобно кургану термитов. Насекомые тоже мнят себя великими, громадными и могущественными внутри своей кучи. Виид стал башмаком, окованным бронзой каблуком, сокрушающим стены, учиняющим разорение. «Вот ради чего я создан».
Его тропа не отклоняется. Он спустился в яму, прошел в дверь и оказался в комнате, заваленной трупами рептилий. Среди них кишели ортены и прочие паразиты. Он пересек комнату и встал перед внутренним порталом.
Они где-то высоко —
За моей спиной не только опустевшие хижины».
Он вложил оружие в ножны.
Сплюнул в ладони, провел по волосам. И пустился в долгое восхождение.
Он мог бы завыть им в лица, а они не услышали бы. Мог бы сомкнуть невидимые руки на глотках, а они даже не дернулись бы. «Убийца пришел! Тот, что внизу… я плыл по бурным волнам его желаний — он желает убить всех!» Но нелепая его семья не беспокоится. Да, они видели незнакомца. Видели, как он решительно вошел в каменное здание, которое они уже сочли своим. А потом возобновили обыденные занятия, словно попали под власть отупляющей, избавляющей от забот магии.
Таксилиан, Раутос и Вздох пошли за Сулькитом. Трутень К’чайн Че’малле трудился над бесчисленными механизмами. Тварь казалась не знающей усталости, словно цель заставляла ее забыть о потребностях плоти. Даже Таксилиан не мог понять, возымели ли хоть какой-то эффект усилия Сулькита. Ничто не пробуждалось к жизни. Никакие тайные чары не взрывались внезапными переменами. Темнота все еще царила в коридорах, дикие животные носились по комнатам, строили гнезда в кучах мусора.
Последний и Асана тоже строили подобие гнезда — когда не охотились за ортенами или не собирали воду из сочащихся влагой труб. Шеб постоянно следил за пустыми просторами с насеста, который назвал Венцом, а Наппет бродил без цели, бормоча под нос, проклиная невезение, приведшее его в столь гнусную компанию.
Все они слепые глупцы!
Дух, прежде гордившийся всеведением, избегал разума гралийца по фамилии Виид. Он пошел помогать Сулькит. Ведьма Вздох — адепт, восприимчива к колдовству. Если кого и можно пробудить, коснуться, то именно ее.
Он нашел их в круглой палате за Глазами. Но обширный дом мертвой ныне Матроны совершенно преобразился. Потолок и стены сочились горькой слизью. Густые озерца покрыли пол у помоста, в воздухе носились пряные запахи. Широкая и длинная постель, господствующая на помосте — престоле, казалась больной, искривленной как корни поваленного дерева. Во все стороны свисали влажные щупальца. Воздух над кошмарным престолом так густо пропитался соками, что мерцал и колыхался, словно превратившись в живой дым.
Сулькит неподвижно, как статуя, стоял у помоста, источая жидкости — он словно плавился на глазах. Из горла вырывались странные гортанные звуки.
— … пробудился за каждой стеной, — говорил Таксилиан. — Я уверен.
— Но ничего похожего! — сказал Раутос, показывая на Сулькита. — Боги подлые, воздух — я едва дышу…
— Оба вы дураки, — бросила Вздох. — Это ритуал. Это самое старое колдовство — магия пота, запаха и слез — против нее мы беспомощнее детей! Убейте его, я вам говорю! Воткните нож в спину, перережьте горло! Пока не поздно…