Пыль Снов
Шрифт:
Его последователи стали суровыми. Одни углы, пустые глаза. Стихи Баделле звучат зло и дико. Заброшенность отточила кромки углов; солнце, жара и хрустальные горизонты выковали ужасное оружие. Брайдерал хотелось закричать своим родичам, идущим там, в туманном мареве позади. Предупредить их. Она хотела сказать: «Поспешите! Видите, кто выживает? Скорее! Будет слишком поздно!»
Но она не решалась ускользнуть — даже темные ночи озаряются нефритовыми копьями. Они найдут. Баделле постаралась, чтобы за ней следили. Баделле знает.
«Она должна умереть. Я должна ее убить. Будет легко. Я гораздо сильнее их. Смогу сломать ей
Но Инквизиторы держат дистанцию. У них должны быть на то причины. Любой безрассудный поступок Брайдерал может разрушить всё. Итак, нужно терпение.
Ссутулившись под рваным тряпьем (она постоянно старалась подражать позам людей, пленников физического несовершенства) Брайдерал следила, как Рутт выходит, вставая во главе змеи. Пляшущий язычок, могла бы сказать Баделле, а потом открыть рот и всосать мух, скушав с видимым удовольствием.
Поджидающий их город казался нереальным. Каждая мерцающая линия, каждый угол словно щипали глаза Брайдерал — она едва осмеливалась смотреть в том направлении, таким сильным было чувство неправильности. Это развалины? Издали так не кажется. Там нет жизни? Так должно быть. Нет ни ферм, ни деревьев, ни рек. Небо над головами чистое, без дыма и копоти. Откуда же рождаются страх и ужас?
Люди чувствуют не так, как она. Они смотрят на далекие башни, на открытые лица домов, словно идут к новой муке — алмазы и рубины, камни и осколки — она замечает в глазах оценивающий блеск. Они словно молча спрашивают: он на нас нападет? Его можно съесть? Он важнее нас? Есть ли что-то важнее нашей жажды?
Брайдерал подташнивало. Она следила, как Рутт все ближе подходит к невысокой насыпи — дороге, окружающей город без стен.
«Он решился. Мы входим. И я ничего не смогу сделать».
— Причастна, — шепнула Баделле. — Я всегда причастна к знанию. Видишь ее, Седдик? Она ненавидит. Боится. Мы не так слабы, как она надеялась. Седдик, слушай: в нашей змее завелась пленница. Она прикована к нам, хотя и верит, будто свободна, скрывая суть под одеждой. Видишь, как она держится? Контроль слабеет. Пробуждается Казнитор.
«Убьем ее», умоляли глаза Седдика.
Но Баделле покачала головой: — Она возьмет с собой слишком многих. И ей помогут другие. Помнишь, как приказывали Казниторы? Голос, заставляющий людей вставать на колени? Нет, оставим ее пустыне — и городу, о да, городу. «Но верны ли мои слова? Я могла бы… могла бы…» Она убежала от Казниторов, загнала их в прошлое, а прошлое мертво навеки. Оно не имеет на нее права, не имеет над ней власти. Но это оказалось неправдой. Прошлое идет по следу. Прошлое всё ближе.
Обрывочные куски воспоминаний пронеслись через разум, отверзая пропасти страха. Высокие тощие фигуры, убийственные слова, вопли, резня. Казниторы.
Она схватила муху, раздавила. — Тайна в его руках. Хельд. Хельд — тайна. Однажды все поймут. Думаешь, это важно, Седдик? Родится что-то, жизнь обретет огонь.
Баделле видела: он не понимает, пока не понимает. Но он же такой, как все. Время близится. «Город зовет нас. Лишь избранные могут его найти. Некогда по миру ходили гиганты. В их глазах томились лучи солнца. Они нашли город и сделали его храмом. Не местом для жительства. Он сделан ради себя самого».
Она столь многое узнала, когда имела крылья и странствовала по миру. Крала мысли, забирала идеи. Безумие было даром. А вот память — проклятием. Ей нужно найти силу. Но всё, что есть внутри — нестройное войско слов. Поэмы не похожи на мечи. Не похожи?
— Помнишь храмы? — спросила она мальчишку. — Отцы в рясах, чаши, полные золота. Никто не может есть золото. На стенах драгоценные камни мерцают, словно капли крови. Те храмы были похожи на кулаки гигантов, созданные, чтобы раздавить нас, отнять дух и приковать к мирским страхам. Ожидалось, что мы сорвем кожу с душ и примем боль и кару как должное. Всё, чего от нас требовалось: делиться и молиться. Монеты спасения, мозоли на коленях. Но помнишь, какие у них были роскошные рясы! Вот за что мы платили.
И пришли Казниторы, явившись с севера. Они шли словно калеки, они говорили, и души лопались быстрее яичных скорлупок. Они пришли с белыми руками, ушли с красными руками.
В словах есть сила.
Она подняла руку, указав на город: — Но этот храм — иной. Он построен не ради восхищения. Он построен, чтобы предупредить нас. Помнишь города, Седдик? Они существуют, чтобы держать страдающих поближе к мечу убийцы. К мечам, ибо их больше, чем можно сосчитать. В руках жрецов и Казниторов и купцов и благородных воинов и работорговцев и ростовщиков и владельцев еды и воды… так много… Города — это рты, Седдик, полные острых зубов. — Она выхватила из воздуха очередную муху. Пожевала. Проглотила. — Веди же их, — сказала она мальчику, что всегда рядом. — Следуй за Руттом. Следи за Брайдерал. Грядет опасность. Настает время Казниторов. Иди, веди их за Руттом. Началось!
Седдик тревожно поглядел на нее, но она махнула рукой, отсылая его прочь, и пошла в потрепанный хвост змеи.
Казниторы идут.
Чтобы начать последнюю резню.
Инквизитор Суровая стояла, смотря на тело Брата Упорного, словно в первый раз видя, в какую нелепую развалину превратился молодой мужчина. Когда-то она так любила его… Слева был Брат Ловкий, он дышал тяжело и часто, он сгорбился и дрожал от усталости. Позвоночник и плечи согнулись, словно у старика — результат ужасных лишений пути. Нос его прогнил, открытая блестящая рана кишела мухами.
Справа стояла Сестра Опора, ее худое лицо казалось подобием лезвия секиры, тусклые глаза покраснели. Слишком мало осталось волос — роскошная грива давно пропала, а вместе с ней последние остатки былой красоты.
Сестра Надменная взяла посох Упорного и оперлась на него, словно стала калекой. Суставы локтей, подлоктей и запястий вздулись, воспалились, но Суровая знала: силы в сестре остались. Надменная была их последней Вершительницей.
В поход ради доставления мира и покоя последним жителям юга, этим детям, выходили двенадцать Форкрул Ассейлов. Сейчас в живых остались лишь три из пяти женщин, а также единственный мужчина из семи. Инквизитор Суровая приняла на себя вину за трагическую ошибку. Разумеется, кто бы смог вообразить, что тысячи беспомощных детишек пройдут лиги и лиги по истерзанной земле, без убежища, с пустыми руками? Они ушли от диких собак, от набегов каннибалов, последних выживших взрослых, спаслись от зловредных паразитов неба и земли… нет, ни один Инквизитор и предположить не мог такой ужасающей воли к жизни.