Пылающая полночь
Шрифт:
— Насчет «легче» не знаю. Но вот в том, что оно затянулось бы надолго, не сомневаюсь. Думаешь, обычный человек смог бы выдержать такую скачку? — привел я неубиваемый аргумент, это точно.
— Ну да, ну да, — отозвался дух. — Если подходить с такой точки зрения, то все верно… для нашего путешествия из Ленбурга в столицу. Только, пожалуйста, не забудь одну простую вещь, а именно: в Поход ты отправляешься с легионом, который совершенно точно не сможет поддерживать твой темп. И даже пытаться не будет, как ты понимаешь. А кроме того, подумай о тех заданиях, что тебе придется выполнять на службе. Сильно сомневаюсь, что по возвращении из рейда по Пустошам ты сможешь отыскать в лагере трактир и купальню. А будут ли у тебя силы,
— Убедил, — после недолгого размышления вынужден был я согласиться с соседом. И правда, если по возвращении из выхода в Ленбурге на постоялом дворе Арса меня всегда ждал накрытый стол и купальня с горячей водой, то рассчитывать на такую роскошь в грядущем Походе точно не стоит. А вспоминая, в каком состоянии мне порой доводилось возвращаться домой… сосед прав, будет лучше обзавестись слугой, который возьмет на себя походный быт.
— Дело за малым. Найти такого малого, что согласится составить тебе компанию в путешествии в неосвоенные земли, кишащие темными тварям, черными пятнами и проклятыми руинами, — преувеличенно весело провозгласил сосед. И вот тут я понял, какую проблему только что повесил на свою шею. Тут даже щедрое жалованье может оказаться недостаточным аргументом.
Тьма! Опять траты! А у меня ведь не так много денег, чтобы я мог позволить себе транжирить их направо и налево!
— Не прибедняйся! Полторы сотни золотых в твоем поясе — сумма вполне достаточная. Даже если ты наймешь слугу, этих денег должно хватить на полгода жизни в Нойгарде. А нам столько и не нужно! Выедем в Майн, а там… казенные харчи, казенная палатка и много-много тварей, которые только и ждут, что их кто-нибудь выпотрошит.
— Ты меня успокоил, — насмешливо отозвался я. — Можно подумать, что командование позволит мне заниматься добычей трофеев прямо во время Похода!
— А это уже будет зависеть от того, сумеешь ты с ним договориться или нет. Но если я правильно понимаю ситуацию, то шансы есть, — заметил дух.
— Рассказывай, что задумал, — приказал я… и сосед рассказал. Развернуто, логично и с примерами. В общем, постарался на славу, так что спустя четверть часа я поверил, что его затея вполне может выгореть. Должна выгореть!
Глава 5
И какого лысого моего носителя понесло сегодня на эту площадь, а? Вот что он здесь забыл? Толчея, суета, карманников — как блох на барбоске, да и представление впереди совсем не радостное. Так чего нам здесь надо, а?
— Кончай ворчать, словно старый дед, — потребовал Дим, старательно вытягивая шею и пытаясь рассмотреть происходящее в центре площади. — Когда еще доведется такое увидеть?
— Какое такое? Любоваться казнью — дикость и варварство! — буркнул я.
Пусть ни мне, ни Диму прежде не доводилось видеть этой процедуры, но сама традиция прилюдных казней меня откровенно бесит своей бессмысленностью и… да плевать, что осужденный во время сожжения будет скрыт от глаз публики круглой каменной стеной трехметровой высоты. Это просто страшно. Тупо страшно! До одури и мокрых штанов, если бы они у меня были! Да, я боюсь и ничуть не стыжусь в этом признаться. Боюсь с тех самых пор, как Дим попал на обследование к инквизитору, отцу Тону, и тот подтвердил мое присутствие в теле носителя. Пусть меня не признали порождением Тьмы, но осадочек, как говорится, остался, как и понимание, что повернись все чуть иначе — и нас с Димом ждала бы казнь точно такая же, как та, что готовится сейчас на площади в самом центре имперской столицы! Более того, вспоминая не такие уж давние экзерсисы его преосвященства, я не могу ручаться, что эта участь нам больше не грозит.
— Это не дикость, сосед. Это кое-что другое, —
— Чего? — не понял я. — Какой довод, когда приговоренный уже хрустящей корочкой покрывается?
— Последний, говорю же, — огрызнулся Дим. — Смотри! Сам все поймешь, а если нет, тогда уж я объясню.
С левой стороны, у возвышавшегося над площадью шпиля храма, толпа вдруг резко подалась в стороны, отхлынула, освобождая проход, и я увидел выходящую из ворот собора процессию. Служки в черных рясах с накинутыми капюшонами несли факелы, взяв в «коробочку» телегу с установленной на ней железной клеткой, влекомую парой черных лошадей. А позади этой процессии медленно вышагивали трое судей Трибунала в белоснежных сутанах и мантиях. Толпа умолкла, замерла на месте, кажется, даже не дыша. Было так тихо, что даже здесь, на другом краю площади, можно было услышать скрип тележных осей и редкий тихий лязг цепей, которыми был прикован к клетке изможденный и обросший старик, одетый в какое-то рванье. Основательно так прикован, по рукам и ногам.
В полной тишине повозка остановилась у каменной «бочки», и часть служек тут же бросилась куда-то, то ли внутрь нее, то ли скрылась за ней. Через минуту раздался очередной скрип, и взметнувшаяся над каменной стеной стрела крана опустила вниз пару цепей. Один из служек, вручив свой факел стоящему рядом напарнику, подхватил крюки и, белкой взметнувшись на верхнюю крышку клетки, сноровисто их закрепил. Безучастно смотревший куда-то вдаль осужденный никак не отреагировал на это вторжение в его личное пространство, как не обратил внимания и на то, что его клетка взмыла вверх и опустилась уже внутри каменной «бочки».
Пока служки убирали реквизит, судьи Церковного Трибунала успели встать перед каменным строением и замерли на месте. Стоящий по центру церковник извлек из рукава свиток с приговором и принялся долго и нудно его зачитывать. В чем только не обвиняли, оказывается, запертого в клетке старика! И в проклятиях, и в сглазах, в убийствах и доведении до смерти, в поднятии нежити и призыве нечисти, даже в скисании молока в груди кормящей матери… Не человек, а Фредди Крюгер какой-то! Еще бы вспомнить, кто это!
Но спустя четверть часа абсолютной тишины судья замолк, свернул документ и, не теряя более времени, кивнул служкам. В ту же секунду за каменную ограду полетел один факел, другой, третий… к моменту, когда последний из факелоносцев бросил свой факел в каменную «бочку», над ней уже показались жадные языки пламени и послышался нарастающий гул. И все это в полной тишине.
А через минуту над площадью пронесся дикий вопль, пламя взметнулось вверх на добрый десяток метров и, опав, оставило за собой расплывающееся черное марево, от которого на толпу пахнуло невыносимым жаром, смрадом гниющей плоти (это в пожаре-то?!)… и тьмой! Уж не знаю, сумели ощутить ее стоящие вокруг площади люди или нет, но у меня-то с этим проблем точно не было. А когда поднявшееся над оградой непроницаемо-черное марево собралось в шар и, вытянувшись эдаким веретеном, бесследно пропало, полыхнув напоследок совершенно уж безумной концентрацией тьмы, даже у меня исчезли сомнения по поводу происшедшего.
— Понял? — спросил Дим, едва действо закончилось и над площадью повис тяжелый гул голосов.
— Ага, — заторможенно откликнулся я. — Либо это шедевральный театр, либо он и в самом деле был черным магом.
— Театр?! — возмутился носитель. — Да от этого «театра» у половины присутствующих нательные обереги жаром горели. Видишь, рядом мужик себя по груди хлопает? Ручаюсь, оберег кожу пригрел.
— Ну, допустим, — согласился я. — Версию с откупоренной для такого представления «черной благодатью», распыленной над костром, можно забыть, ее аромата я ни с чем не перепутаю, а других эликсиров подобной мощности в твоей памяти не обнаружено. Их нет?