Пзхфчщ!

Бенигсен Всеволод

Она отмахнулась, словно даже мой паспорт не вызывал в ней доверия.

— Что скажешь за то, чтобы отметить твой день рождения? — сказала вторая.

— Хорошая мысль, — сказал я, не сразу разобравшись в классическом одесском предлоге «за».

— Тогда пошли в ресторан. Тут недалеко.

Они все, как по команде, встали и двинулись вглубь аллеи. Я мысленно пересчитал имеющиеся у меня в наличии гривны, пытаясь сообразить, хватит ли мне их на четверых. «Да и хер с деньгами, — подумал я. — День рождения все-таки. Там разберемся».

Я еще раз глянул на черное пространство, нагло именующееся морем, и пошел следом за девицами. Легкость, с которой они согласились куда-то пойти, меня слегка удивила — после Москвы я мучительно выдавливал из себя въевшееся недоверие к любой форме дружелюбия. Дальнейшее я помню смутно, но вовсе не по причине опьянения. Просто беседа была самая обычная: о том, о сем, о мелочах.

Помню,

что одна девица сказала, что ненавидит имя Сергей и по ее глубокому убеждению все Сергеи — ничтожества и мудаки. После чего она вскинула глаза на стоявшего рядом официанта.

— Вот тебя как зовут?

— Сергей, — ответил тот, нисколько не обидевшись.

Помню, как они сказали, что только что сами вернулись из Москвы.

— Что видели? — спросил я из вежливости.

— Ничего, — честно ответили они. — У нас был семинар по маркетингу, а в последний день мы по магазинам ходили.

Обвинять их в нелюбопытстве было бы ханжеством: я знал, что и сам в Одессе вряд ли пойду по музеям — не то настроение.

Потом они засобирались по домам. Вдоль набережной курсировал бесплатный автобус, подбиравший поздних посетителей ресторанов и кафе. Его они обсуждали почему-то особенно бурно.

— А ты спросила за автобус?

— Официант сам спросит за автобус!

— Официант за автобус не спросит, если ты сама за него не спросишь!

Когда я робко заметил, что в России не говорят «за», они все очень удивились.

— Вообще не говорят?

— Нет, «у, говорят… допустим… «за что-то заплатить» или «за дверью», но не «спроси за автобус».

— А как же говорят? — спросили они, потрясенные убогостью российской лексики.

— Насчет или об. «Узнай насчет автобуса», например.

Они пожали плечами и хмыкнули. Кажется, я их не убедил.

Потом я оплатил более чем скромный по московским меркам счет и следом за девицами впрыгнул в подошедший автобус. Через пару минут мы вылезли на автостоянке, где была припаркована машина одной из девиц. Они меня добросили до гостиницы. Я поблагодарил за компанию и попрощался. Кажется, впервые за много лет я отметил свой день рождения. И что еще более ценно, отметил его с незнакомыми людьми, которых я видел в первый и последний раз в своей жизни. Я не запомнил их имен, они наверняка не запомнили моего. Я даже не стал брать ничьих телефонов. Я за чистоту жанра.

На часах шесть вечера. Поезд на Москву завтра в десять. Я сижу в номере самой дешевой гостиницы Одессы, ем арбуз и мысленно подсчитываю, сколько часов осталось до отъезда. Подсчитал. Ровно шестнадцать. Не густо. Я шумно втягиваю носом воздух и неприлично чавкаю. Сахарная лохматая мякоть тает во рту, обжигая зубы нестерпимым холодом — арбуз долго пролежал в гостиничном холодильнике, где поросшая снежным мхом морозилка, за неимением дверцы, морозит без разбора все, что находится внутри.

Мой номер состоит из крохотной комнаты (кровать, холодильник, телевизор) и еще более крохотной ванной. Душевая кабинка упирается своим единственным свободным углом в стояк унитаза, находящегося у самой двери, которая в целях экономии места не открывается, а отодвигается на шарнирах. Таким образом, сидящий на толчке должен либо широко расставлять ноги, либо ставить их прямо на пол душевой. Первый вариант удобнее. Наклонившись всем телом над пластиковым полом душевой кабинки, я кусаю липкую мякоть и позволяю сладкому арбузному соку стекать с моего ощетинившегося подбородка прямо в душ. Туда же я сплевываю и черные косточки. Их можно будет потом собрать руками. А красные пятна сока просто смыть. До этого я пытался есть арбуз, сидя на кровати и разложив на полу полиэтиленовый пакет, но все текло и сплевывалось мимо. Пришлось перейти в туалет.

Я ем арбуз сосредоточенно, почти серьезно. Можно сказать, я полностью погружен в процесс. Да и в арбуз тоже. Но краем уха я невольно слушаю работающий телевизор. Там идут новости. События в мире и все такое. Мир, правда, крутится вокруг Украины или, точнее, внутри Украины (новости, видимо, местные), но в данный момент я и сам на Украине — так что в некотором роде он крутится и вокруг меня. Я не против. Я довольно эгоцентричен. Об этом мне говорили все мои девушки. Интересно, как их такое мнение соотносится с тем, что десять дней назад у меня был день рождения и из всех моих бывших поздравили только трое. Последняя бывшая не поздравила из принципа. А может, забыла. А может, и то и то одновременно — забыть можно тоже из принципа. Мы расстались, как это обычно у меня бывает, со скандалом и оскорблениями. В смысле, я нахамил, нагрубил, потом, конечно, извинился, но впустую — она даже не ответила — хочет побыстрее от меня избавиться. Я ее понимаю. Я сам хочу побыстрее от себя избавиться. Но мне по известным причинам это сделать гораздо труднее. Тем более что три другие девушки мне позвонили и

напомнили о моем существовании. Вообще, три, думаю я, капая арбузным соком, это не так уж и плохо. В процентном соотношении. Хотя все три имели полное моральное право вместо поздравлений прислать мне что-нибудь типа «гори в аду, сука!». Но поздравили. Может, и последняя когда-нибудь остынет и поздравит. Мне плевать на поздравления — я не праздную свой день рождения. Искренне не понимаю, в чем тут радость. Но именно в этот раз мне важно было знать, что я еще живой. Допускаю, что все мои бывшие предпочли бы, чтобы я сдох. Тогда бы они смогли думать обо мне спокойно, может быть, даже с легкой грустью. Они бы даже ходили на мою могилу и клали бы цветы. Впрочем, не все. Некоторые просто обиделись. Я их понимаю. Я довольно много врал. Чаще это был простой обман запутавшегося в отношениях, как муха в паутине, человека. Было и так, что я встречался сразу с тремя одновременно. Точнее, одна осталась дома, а сам я уехал на кинофестиваль, где умудрился закрутить «курортный роман» сразу с двумя коллегами по работе. Причем обеих звали Анями. Одна была блондинка, другая — брюнетка. Сам не знаю, зачем мне это понадобилось. Ах, море, пляж… Хотя нет, знаю. Мне хотелось этой путаницы, этого вранья, этого бесконечного чувства вины, ощущения приближающегося разоблачения и конца. В этом было какое-то жизнебиение. Мазохизм? Пожалуй. Но ведь без боли невозможно понять счастье отсутствия боли. Я запутывал свою жизнь, чтобы потом можно было крикнуть: «Смотрите все! Сейчас будет пиздец!» И он был. Наступал, в смысле. Я не очень-то верю в любовь и отношения. Я знаю, что любые отношения и любая любовь рано или поздно закончатся. Но само ожидание мучительно. Так мучительно, что у меня сводит сердце и немеет грудь от этого надвигающегося кошмара. Что поделать. Я не умею наслаждаться настоящим моментом. Я во всем вижу грядущие страдания. И я ускоряю и притягиваю их, как перепуганный ребенок натягивает ночью на голову одеяло, хотя прекрасно знает, что под одеялом воображение только еще больше распускается и пугает. Быстрее, быстрее! Давайте уже покончим с этим ужасом! Давайте сами устроим ужас, чтобы только не жить в его предвкушении! Я говорю девушке «прощай», лишь бы успеть опередить ее. Успеваю. Потом начинаются страдания.

Я пережидаю, пока сведенные от арбузного холода зубы отпустит, и в возникшей тишине слышу голос диктора из телевизора: где-то в Харькове погибли трое рабочих. Они пришли осматривать коллектор с канализационными отходами. Как это водится, пришли без противогазов и игнорируя технику безопасности. Сначала полез первый. Он вдохнул смертельную порцию испарений, потерял сознание, упал и умер. Прямо там, на дне коллектора. Увидев, что напарник упал, на помощь к нему бросился второй рабочий. Он спустился, вдохнул смертельную порцию испарений, потерял сознание, упал рядом с первым и тоже умер. Заметив, что и второй лежит без сознания, к ним на помощь полез третий рабочий. Он тоже спустился, тоже вдохнул смертельную порцию испарений, тоже потерял сознание, тоже упал и тоже умер. Мне жаль рабочих. Смерть есть смерть. Тем более, в столь малоприятных антисанитарных условиях. Но я искренне поражаюсь той покорности, с которой вся бригада друг за дружкой спускалась на дно коллектора, чтобы принять смертельную дозу испарений. Я еще могу понять спонтанное желание второго рабочего спасти первого, но логику третьего рабочего я постичь не могу. В этом есть что-то хармсовское. Я представляю себе, что бы было, если бы чинить коллектор приехали не три, а двадцать три человека. Вероятно, все они, подобно детям из сказки о гамельнском крысолове, спустились бы друг за дружкой, словно загипнотизированные смертью предыдущего. Как знать, как бы повел себя я, окажись я там. Допускаю, что я бы тоже полез в харьковскую канализацию. Я не помню себя до рождения, но вполне вероятно, что жизнь — это некий канализационный люк, в который бесконечной чередой лезут новые люди. Им кажется, что они могут что-то изменить, что-то починить, кого-то спасти, сделать доброе дело и все такое. То есть у них есть некая цель. Жизненная миссия. На самом деле они просто получают смертельную дозу фекальных испарений и умирают. Как так случилось, что я оказался среди них? Вопрос не ко мне.

Я сплевываю очередную косточку и вытираю тыльной стороной ладони липкие губы. Весь пол душевой усеян черными арбузными семенами. На белом фоне они похожи на полчища тараканов, выползших из какого-то голливудского ужастика. Они не двигаются, словно замерли в ожидании сигнала к предстоящей атаке. Кажется, еще секунда, и они засуетятся, забегают, зашуршат своими черными тельцами. Я кидаю обглоданную арбузную корку в мусорную корзину под раковиной и беру новый ломоть. Мой желудок переполнен. Надо срочно рыгнуть. Я издаю нечеловеческое «р-р-р-р» и чувствую облегчение. Ненужный воздух вышел — есть место для продолжения банкета. Я ломаю обмороженными губами верхушку очередного арбузного айсберга.