Раб моего мужа
Шрифт:
Брр! Она передернула плечами и отодвинула фартук, чтобы продолжить поиски шали. Но тут же застыла на месте, будто ее поразил гром.
Месячные! Она вдруг отчетливо вспомнила боль в животе и назойливый запашок застоявшейся крови. У нее — теперь она знала точно — были месячные сразу после укуса змеи!
С дико бьющимся сердцем Элизабет кинулась к столу, где лежал календарик. Трясущимися руками схватила его. Последний крестик стоял на 11 августа.
Но ведь змея укусила ее в начале сентября! Просто ей было так плохо, что она забыла поставить отметку в календаре. И… что это значит? Подспудный
Тихо! Надо успокоиться и восстановить ход событий! Элизабет ухватилась за столбик кровати и сделала глубокий вдох. Итак, ее укусила змея. На следующий день начались месячные и уехал муж. Потом… Она с трудом сглотнула загустевшую слюну… Потом она спала с Самсоном… И после этого месячные не пришли.
Неужели…
Нет! Не может быть!
Элизабет истерически рассмеялась, а затем ноги перестали ее держать, и она повалилась на постель, сминая календарик в руке. Ее так сильно затрясло, что застучали зубы. Нет! Это какой-то бред! Она не могла забеременеть от Самсона!
Она отчаянно вертела в голове факты и так и эдак, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, кроме самого очевидного… Но все было тщетно. Безжалостная реальность могильной плитой навалилась на грудь.
Отец ее ребенка — Самсон.
Глава 36
Элизабет лежала на кровати, свернувшись в напряженный комок. Мысли шарахались в голове как перепуганные птицы, и никак не удавалось ухватить их за хвост.
«Может, еще не все потеряно? Может, я не беременна?» — Она пыталась цепляться хоть за соломинку, но темная пучина неумолимо затягивала на дно. Все признаки налицо. И что теперь? Что будет, когда она произведет на свет темнокожего младенца?
«Джеймс убьет меня, — безжалостно сказала она себе. — Меня, Самсона, ребенка… Убьет, а перед этим… Господи, кто знает, какие чудовищные фантазии родятся в его мозгу?»
Что же делать? Может… покончить с собой? Взять и одним махом разрешить все проблемы…
И все-таки умирать ей решительно не хотелось. Она еще так молода, только начала жить, влюбилась… Да, влюбилась не в того, в кого следовало бы, но ведь сердцу не прикажешь. Должен быть другой выход!
Попытаться избавиться от ребенка? Но как? В романах женщины иногда падали с лестницы, и у них случался выкидыш, но вряд ли это надежный способ. Если просто лечь на ступени и скатиться вниз, то, скорей всего, ничего не произойдет. А если спрыгнуть в пролет, то так и шею сломать недолго.
Может, есть какое-нибудь снадобье? Но где его раздобыть? Поговорить с Анной? Нет, та чересчур набожна, и на такое не пойдет. А если рассказать ей, что ребенок — цветной? Элизабет представила, как губы служанки осуждающе складываются в куриную гузку… Нет, это на самый крайний случай.
Остается лишь один выход.
Бежать!
Надо убираться отсюда. Поговорить с Самсоном, рассказать ему о вольной грамоте и о ребенке. Прихватить золото Брауна, украсть лошадь, повозку и бежать. Сперва нужно поехать к Паркерам, забрать документы Самсона и попросить совета, как быть дальше. Возвращаться в Трентон нет никакого смысла: Джеймс там ее быстро найдет. Может, Паркеры подскажут, где лучше укрыться?
Элизабет встала с кровати. Решено! Ночью
Все валилось из рук, и она никак не могла сообразить, что взять с собой. Она то доставала платья и швыряла их на кровать, то вешала их назад. Вытащила из чулана огромный чемодан, с которым приехала сюда, и, ужаснувшись от его габаритов, затолкала обратно.
Нет, бессмысленно тащить с собой кучу барахла. Лучше взять драгоценности и золото из чайника Брауна. Все необходимое можно купить. Главное — поскорее отсюда убраться.
Весь день Элизабет провела как на иголках. Ни Джеймс, ни свекровь не нарушали ее покой, и она целиком сосредоточилась на побеге. Впрочем, сбежать из «Персиковой долины» еще полбеды. Что делать дальше?
Она вспомнила, как Алекс рассказывал про новый закон о беглых рабах. Как хорошо, что у Самсона есть вольная! По крайней мере, не придется бежать в Канаду.
Но жить в открытую с негром и ребенком-мулатом, конечно же, невозможно. Ни в Канаде, ни где-либо еще. Придется скрываться. Но, как ни прячься, люди все равно будут что-то подозревать и распускать слухи. Надо искать место, где народ достаточно терпимый и не заявится к ней с вилами и факелами посреди ночи.
«Филадельфия — город квакеров, город аболиционистов», — вдруг мелькнуло у нее в голове. Элизабет уже и забыла, в какой газетенке ей попадался на глаза этот заголовок, но сейчас он как нельзя кстати пришел на ум.
Да! Она поедет в Филадельфию. Это идеальный вариант. Большой город, где ее никто не знает. В нем живут квакеры, исповедующие свободу личности, равенство и пацифизм. Отец всегда восхищался их прогрессивными взглядами, хоть сам к ним и не принадлежал.
А еще — от Филадельфии до Трентона всего тридцать миль. Совсем недалеко от родных краев. И если когда-нибудь удастся вернуть контроль над отцовскими мануфактурами, то из Филадельфии ими будет куда проще управлять, чем из Канады или откуда-либо еще.
Элизабет приняла решение, и у нее будто гора свалилась с плеч. Страх ушел, а мысли обрели былую ясность. Она собрала драгоценности и уложила в саквояж сменную рубаху, панталоны и несессер. Теперь осталось дождаться ночи.
Время тянулось бесконечно. Элизабет вся извелась в ожидании темноты. Раз за разом она прокручивала в голове план побега. Найти Самсона. Прихватить деньги из чайника. Украсть телегу и лошадь, и покинуть «Персиковую долину» навсегда.
Наконец, за окном стемнело, и на небо выкатилась полная луна. С одной стороны это хорошо, можно не брать фонарь, но с другой — на дороге их будет видно как на ладони.
За ужином кусок не лез в горло, но Элизабет заставляла себя глотать, ведь для побега ей понадобятся силы. Джеймс и свекровь обсуждали какую-то ерунду, а до нее даже не доходил смысл их пустой болтовни. После сегодняшнего происшествия с талисманом она боялась поднять на мужа глаза. Утешало одно: если все получится, то она больше никогда не увидит это ненавистную рожу.
Сославшись на усталость, Элизабет поднялась к себе. Она подтащила к двери кресло-качалку и стала качаться, прислушиваясь к каждому шороху.