Работорговцы. Русь измочаленная
Шрифт:
— Михан, серешь.
— Молчи, дурак.
Жёлудь, вырвавшийся вперёд, замер, вскинул растопыренную пятерню. Все встали как вкопанные. Зашумел в кронах ветер, залопотал в листве ниже, погладил по лицам. Щавель вкрадчиво скользнул вплотную к сыну.
— Табачищем тянет, — Жёлудь повертел головой, держа нос по ветру, указал в сторону дороги. — Вот оттуда.
— Не чую.
— Страсть как накурено.
— Это фишка, раз лагеря не слышно, — Щавель подманил Михана, охотники сблизились голова к голове. — Смолят на посту, это хорошо. Расслабились и страх потеряли. В охранении двое, скорее всего. Действуем так: я иду первым, Жёлудь за мной, ты замыкающий. Заходим с фланга, со стороны леса.
— Понятна, — шепнули парни.
— Пошли.
Держа наготове лук, Щавель крался, делая крюк, обходя засаду с тыла. Снова запестрел иван-чай, должно быть, и здесь стояла когда-то деревенька. Место было подходящее для днёвки — километра полтора от просёлка, наверняка нашли воду и большую поляну. Где-то здесь должен был находиться дозор. Щавель превратился в тень, зоркую, чуткую, смертоносную. Вдалеке заржал конь. Протяжно, расслабленно, когда скотина не запарена, а просто ей охота покричать. Отозвалась другая лошадь, её поддержала ещё одна. «Целый табун, значит, все там», — Щавель заскользил совсем вкрадчиво, выискивая цель, готовясь сам принять заряд свинца от невидимого хищника, однако «медвежата» на фишке не прятались. Вольготно расселись в ольховнике возле дороги, курили, разговаривали. В своих коричневых бушлатах они были бы неприметны среди сосен и палой листвы, но хорошо выделялись на фоне серых стволиков. Старый командир сначала унюхал табак, затем услышал голоса и только потом обнаружил противника визуально. В просвете между кустами волчьей ягоды фишку удалось разглядеть не без труда. Щавель вскинул ладонь, охотники застыли, поднял два пальца, обозначая количество противника. В левой руке он держал лук, большим пальцем зажав на полке стрелу. Махнул ладонью, подзывая Жёлудя, указал цель — «медвежонок» справа. Жёлудь кивнул, единым движением вздел греческий лук и натянул тетиву. «Шух! Шуфт!» — спели перья. Жёлудь попал в бок, Щавель в плечо и немедленно выстрелил снова, обойдя на ладонь ухо ринувшегося бить Михана. Угодил «медвежонку» в горло, срубив рванувшийся вскрик.
Лучники метнулись к фишке, взлетела булава.
— Не насмерть, — бросил Щавель.
Михан приласкал по кумполу разинувшего было пасть «медвежонка». Тот сунулся лицом в траву. Другой, выпучив глаза, схватился за горло и корчился с таким страхом во взгляде, что было ясно — не выживет. Щавель обнажил клинок работы мастера Хольмберга, опустился на колено перед умирающим, зажал ему рот ладонью, ударил навершием в висок раз, другой. «Медвежонок» закатил глаза, обмяк всем телом.
— Дышит, и хорошо.
Щавель перерезал сухожилия под коленями легко раненного, слизал с клинка кровь.
Парни ловко вывернули карманы у своей добычи. Второе мародёрство за сутки наполнило их пронырливостью и фартом, который возникает сам собой у усердного вора или юриста. Михану досталось кресало, огниво, кисет с табаком и трубкой, немного денег, пилочка для ногтей, бязевый платок с вышивкой, амулет гадюки. Жёлудь надыбал горсть серебра, приличную, рублей десять, образок удвоенного ВВП на тонкой золотой цепочке, кусок сала с чесноком в тряпице, православный цитатник «Идущие в место» и скомканную нарукавную повязку ДМД. Сняли пояса с ножами, забрали топоры. Вытащили стрелы, обтёрли наконечники об одежду неприятеля, убрали в колчан.
— Отступаем к дороге, — приказал Щавель, чтобы не вывести по своим следам погоню к товарищам.
Охотники устремились в чащобу. Бежали не таясь, но, по привычке, тихо. Переглядывались, парни скалились по-волчьи, радуясь победе и тому, что она даёт победителю, Щавель улыбался в усы. Всякий раз, когда молодые ученики делали успехи, он гордился собой. Сколько их у него было, этих учеников, по-разному складывалась их судьбы, но если начало было положено и начало хорошее, в том явилась несомненная заслуга учителя.
Дали кругаля и почти у самого просёлка узрели удивительную картину. Под деревом, обнявшись, раскорячились двое взрослых мужчин. Один стоял раком, другой присел со спущенными штанами. Тот, что стоял раком, крепко держал голого. Голый кряхтел, тужился. По спине стоящего раком ползал крупный нетопырь. Наконец округу огласил протяжный трубный треск, завоняло квашеной капустой.
Охотники беззвучно канули в заросли, дивясь причудливому разнообразию мира.
— Что это было, батя? — вопросил Жёлудь, прислушиваясь и удивлённо мотая головой.
— В лесу играет духовой оркестр, — встрял Михан. — Эвона, опять продули тромбон.
— Тебе лучше знать, вонючка.
— Молчал бы, дурень.
— Сам как считаешь? — помедлив, вопросил Щавель. Парни разом смолкли, задумались. — Что ты видел?
— Лесной мужик держит немощного колдуна.
— Почему он это делает?
— Потому что он раб ему. Колдун путешествует! — возликовал Жёлудь.
— Как может путешествовать колдун?
— На возу разве что, он же болезный.
— С кем?
— Если бы один ехал, то на пустой дороге и встал бы облегчиться, а если в лес забрался… С обозом он едет! — расплылся в довольной улыбке парень. — Стесняется людей колдун-то.
— Вот, видишь, сынок, теперь ты знаешь, что мы увидим, если выйдем на дорогу, — ласково сказал Щавель. — Чтобы стать пророчцем, надо просто немного подумать.
Вышли на просёлок, встали перевести дух и разглядели вдалеке большой торговый обоз. Кроме купцов и возниц имелись там оружные, значит, не поскупились на охрану, зная, что путь через лес небезопасен.
— Ну, парни, кто скажет, откуда идёт караван по такому пути?
— Из Твери, больше неоткуда, — рассудил Михан.
— Верно. А чем Тверь может торговать?
Молодёжь призадумалась.
— Нету там ничего человеческого, — разъяснил Щавель. — И ничего полезного нет. Идут они через Клин, если уж двинулись по этой дороге. Большой караван здесь может оказаться только из самой Москвы. Нормальные люди через Тверь не ездят, а москвичи на Великом тракте не найдут пристанища. Никакой двор не даст им кров, чтобы не опоганиться, вот и ходят они по этой унылой дороге, сбиваясь в могучую кучу, чтобы не разграбили караван лихие люди. Обожают москвичи собираться в стаи, как гласит Песнь Булата. Был такой бард, — процедил Щавель.
— В стаи, как те манагеры? — спросил Жёлудь.
— Они самые. Не исключаю, что и в этом обозе манагеры едут, а не только купцы и немощные колдуны. Теперь понятно, каким путём проникает на Русь Святую эта зараза?
— Что же делать-то будем, батя?
— Вернёмся к нашим и продолжим гонять «медвежат». Раненую дичь добирать надо. Отдохнули? Тогда бегом марш!
В отличие от селигерских воинов, новгородских не приметили, хотя знали, где искать. Тройка Щавеля шла не таясь, чтобы не нарваться на дружественный огонь, зорко высматривая своих, но они проявили себя только посвистом. Первым из зарослей поднялся Скворец, с обеих сторон дороги вылезли Ёрш и Лузга, а сзади Храп, и Щавель обнаружил, что давно попал под стволы.