Работы. Мемуар
Шрифт:
Крыша и свалка
Кстати, про здание. ОКБ – довольно современное здание, из стекла и бетона, но крыша у него была покрыта рубероидом, как у отцовского гаража в Саратове. И протекала. Я это знаю, так меня на некоторое время послали помогать рабочим, которые её чинили. Покрывали новым рубероидом, приклеивая его смолой. Мне, в основном, доставалась низкоквалифицированная работа: привозить бидоны с расплавленной смолой. Не знаю, какая у неё температура плавления, но точно гораздо выше 100°С. Её грели в печке, на улице, на территории завода. За время, пока я довозил бидон и поднимался с ним на крышу на лифте, смола оставалась жидкой. Крыша здания ОКБ устроена непривычно для меня, со скатами не наружу, а внутрь. Отверстия водосточных труб расположены в середине крыши и ведут сквозь здание. По краю крыши бетонный бортик. Кто-то мне объяснил, что для полупроводникового производства требуется стабильная температура, для поддержания которой на крыше собирались устроить бассейн. И даже построили так, но, подсчитав его вес, раздумали так нагружать конструкцию. Сомневаюсь. Скорее, эта идея родилась у кого-то при виде оригинального дизайна крыши. В перекурах рабочие играли в карты в трилистник, ставя буквально копейки. Это нечто вроде упрощённого покера. То ли новичкам везёт, то ли я достаточно хорошо
32
Попытался, по совету Васи, перевести в современные ценовые понятия. Но мы заспорили о стоимости мороженого в то время. Рубль – это 100 коробков спичек, но сейчас редко кто пользуется спичками, у всех курильщиков зажигалки. Он считает, это пять порций пломбира. Но я видел в продаже пломбир, рекламировавшийся как «тот самый пломбир за 48 копеек» (стоивший, понятно, не 48 копеек), удвоенную порцию. Т.е. получается на рубль 4 порции. А он вспомнил про пломбир за 28 копеек. Я поискал в интернете – бывает и такой, и такой. Похоже, лучше на мороженое не ориентироваться как на меру денег, слишком разное, даже с обозначением «пломбир». Википедия до отдельных сортов не доходит, ограничиваясь историей французского происхождения 1815 года и таблицей жирности по советскому ГОСТу (молочное 0,5-7,5% молочного жира, сливочное 8-11,5%, пломбир 12-20%) и прочими деталями ГОСТа. В общем, приблизительно понятно, а точно и не нужно.
Кроме колхозов, описанных в отдельном мемуарном произведении, что ещё было? Работу саму по себе описать трудно и неинтересны теперь всякие технические подробности. Да я и не помню, в каком люминофоре какое газоотделение получалось.
На территории завода имелась большая свалка. Иногда мы с руководителем группы там рылись в поисках, в основном, деталей для вакуумных систем, всяких фланцев и сильфонов. Рассказывали, когда-то свалка была за территорией завода и там могли рыться окрестные жители. Как-то раз какой-то кладовщик, наткнувшись у себя на складе на платиновую сетку, порядочный рулон, выкинул её на свалку. Она была какая-то тусклая, серая, грязная, и он решил, что она стальная, но уже ни на что не годная. Наверное, она была для изготовления электродов внутри электронных ламп. Потом кто-то спохватился, и стали искать по окрестностям, потому что на свалке сетки уже не было. Что интересно, вскоре нашли. Тогда вокруг завода были деревенские домики, с соответствующим хозяйством. Кто-то этой сеткой огородил курятник. Тоже не признал в ней дорогую вещь, но, в отличие от того кладовщика, оказался более хозяйственным человеком и нашёл ей применение. После этого свалку огородили общей стеной с заводом.
Один раз мы нашли на свалке целый вакуумный пост и приволокли, чтобы разобрать на детали. Тут вышел конфуз. Там был, как оказалось, ртутный манометр, довольно толстая трубка в форме буквы U. А мы не знали. В процессе разборки манометр перевернули, и вся ртуть вылилась на пол. Как она не вылилась раньше, ещё в процессе выкидывания поста на свалку, непонятно, так что ничего подобного мы не ожидали. Не говоря уже о том, кому пришло в голову просто взять и выкинуть такую опасную вещь. К счастью, пол в лаборатории каменный, а то деревянный, считается, надо в таком случае перестилать. А так мы поползали по полу и собрали всю ртуть – получилось примерно полстакана. Самые маленькие шарики собирали спичкой с каплей солидола на конце. Потом, на случай. если что всё же осталось, залили весь пол медным купоросом – он переводит ртуть в какое-то нелетучее соединение. Когда медного купороса на весь пол не хватило, добавили какой-то соли железа, уже не помню, какой. Медный купорос оставил на полу не отмывающиеся синие пятна разной интенсивности, а железо – жёлто-зелёные. Перемешавшись, они дали новые цвета. Пол стал похож на абстрактную картину. Сейчас сказали бы, что это реклама ЛГБТ.
Ещё в связи со свалкой и кладовщиком-пофигистом вспомнилось такое. Якорева попросили определить какой-то брак, предположительно вследствие неправильного отжига. Отжиг происходил в длинной трубе, через которую детали протаскивала лента транспортёра. На трубу снаружи надеты нагревательные катушки. Производственники подозревали, что расстояние между секциями нагрева слишком большое, и детали успевают остыть, пока едут между ними. Якорев пошёл на склад и получил там два длинных провода, из которых сам спаял термопару. Кажется, типа хромель-алюмель. Её кончик он прицепил к транспортной кювете на ленте и запустил в трубную печь, чтобы измерить неравномерность температуры. И получил такие результаты, что производственники за голову схватились: там не только неравномерность, там вообще температура была на 200° ниже требуемой. Они сказали, что его самодельная термопара врёт, не может такого быть. Она слишком длинная, – сказали они, – у неё на такой длине происходит падение напряжения, вот она и недооценивает температуру. – Никакого падения напряжения тут быть не может, – спорил Якорев, – измерение осуществляется по компенсационной схеме. Прибор сам повышает напряжение, пока не получит нулевой ток, и меряет не ток, а это самое напряжение, которое потребовалось для уравновешивания напряжения, создаваемого термопарой под влиянием температуры печки. – Ну, как хотите, но термопара ваша врёт. – Он принёс термопару в лабораторию и мы стали её калибровать: мерить с её помощью известные нам температуры. Кажется, это были жидкий азот, вода со льдом, кипяток и расплавленный паяльником припой. Оказалось, правы производственники. Термопара показывала совсем не то, что должна была. Дело было в том, что кладовщик выдал Якореву не те провода. Или один из проводов. На вид почти все металлы и сплавы похожи, кроме золота и меди и их сплавов, те всё же жёлтые. А в бирках, привешенных к катушкам с проволокой разных металлов и сплавов на складе был беспорядок. Не знаю, тот же это был кладовщик, что выкинул платиновую сетку. Наверное, уже другой. Просто у них традиции такие. Можно предположить лень, а можно – затруднение проверок воровства.
Отдел
Что касается общественной жизни отдела, в которой мы участвовали, она состояла, в основном, из похорон. В отделе было человек сто, почти все – женщины, многие пожилые. А в лаборатории меньше двадцати человек, и почти все мужчины. В основном, молодые. Естественным образом, когда у кого-то
33
В.Ч.: Обычай с платочками обязательный, как с венками. Но ради экономии в похоронном бюро продают из какой-то одноразовой ткани. Про истинное назначение их не знаю, просто клал в карман, потом выкидывал. Чтобы ребят, приглашаемых нести гроб, не звали потом на поминки – ну это тебе какие-то особые жмоты попадались. Иное дело, что я и сам часто отказывался время на них тратить, и за другими замечал. Когда у нас умер проф. Либер, похоронами занимался зав каф Ермаков, отец моей одноклассницы Люды. Он спросил у вдовы Либера Натальи Федоровны Ржехиной (легенды физфака, где она вела аналитич. геом.), каковы пожелания. Та неожиданно ответила: да у нас, евреев, поминки справлять не принято (вообще-то она была чистокровной русской из староверов). Юрий Иванович рад был что одной заботой меньше, но сын Либера – доцент каф. алгебры был в бешенстве: «тоже мне, Ермаков – главный раввин синагоги!». Мы помянули узкой компанией прямо в 312й аудитории. Когда же я хоронил мать… вот выскочило из головы! Самый талантливый преподаватель нашей каф., немедленно после этого, году в 1981 уехавший в Израиль и сделавший мировую карьеру как специалист по теории полугрупп – нас всех, малознакомых русских, игравших роль грузчиков (а там тяжело гроб по узкой дорожке далеко круто в гору нести) очень даже на поминки пригласили. Не помню также запрета здороваться на поминках. Разговаривают негромко – это естественно.
Ещё был обычай обращаться за помощью при переездах, вещи таскать и грузить, но это уже в более узком кругу, не отдела, а лаборатории. Найти грузовик тоже была проблема. А потом в Москве я попал впросак, когда оказалось, что там такого обычая нет. Я позвал, коллеги пришли, помогли, но удивились. Поняли, что это у меня саратовский обычай, и на будущее намекнули, что можно нанять грузчиков.
Один раз намечалось было весёлое отдельское мероприятие, и то кончилось похоронно. По случаю юбилея отдела было организовано празднование в ресторане. А мы сочинили поздравительный текст (как мне вспоминается, в основном, собственно, я; да и не только вспоминается, где-то в бумажках даже текст попадался), который должен был произноситься примерно как актёры читают роли, ещё не разыгрывая сцен. В детском саду и в школе такая читка называлась почему-то «монтаж». При этом всё было в стихах, а по сюжету вместо поздравления предполагалось разыграть судебное заседание с обвинениями отдела, как бы как личности, только в обвинительных выражениях перечислялись всякие успехи и достижения. Такая шутка юмора. А адвокат под видом защиты, наоборот, наводил критику. Даже, помнится, судейские наряды были изготовлены, уже не помню, как они выглядели, но опасаюсь, что не слишком адекватно. Увы, читка не состоялась. Как раз умер какой-то из Генеральных секретарей СССР. Кажется, сам Брежнев. Это потом уж вошло в привычку, когда они стали помирать один за другим. Даже анекдот был, как диктор центрального телевидения говорит: «Дорогие товарищи! Вы будете смеяться, но советский народ опять постигла тяжёлая невосполнимая утрата». Да, ведь ещё была прелюдия, незадолго до Брежнева умер Суслов, и рассказывали, как на его похоронах Брежнев достаёт из кармана речь и зачитывает о дорогом покинувшем нас… Леониде Ильиче! Некоторое время так и продолжает зачитывать механически, потом всё-таки удивляется. Осматривает себя. – А, так это я по ошибке пиджак Суслова надел!
А в тот раз всё было предельно серьёзно. Празднование решили отменить в порядке всенародного траура. Однако вдруг оказалось, что ресторан не соглашается отменить заказ, утверждая, что что-то уже закуплено и чуть не приготовлено. В самом деле, отменять такое мероприятие очень невыгодно. В результате ресторан был, но не в порядке праздника, а как бы в порядке траура. Я туда не ходил, не знаю, как удалось сочетать юбилей отдела с трауром по вождю. Но почему бы и нет.
Лаборатория
В лаборатории было веселее. Правда, мы с Якоревым, по большей части, сидели у себя в комнате, которая была далеко от основного помещения лаборатории. Но мы иногда туда тоже приходили. А там молодые специалисты приобрели настольный хоккей и в обеденный перерыв азартно резались в него. Я, как я думал, играл неплохо – у нас такой дома был. Но против Курчаткина ничего не мог поделать. И никто не мог. Он играл в очень агрессивной манере, постоянно дёргая поле вбок при попытке забросить ему шайбу, а иногда таким рывком ухитрялся загнать шайбу в ворота противника. При этом громко восклицая что-нибудь вроде «я, я, голый король на хвост наступил» или, более понятно, «идите разомнитесь за сараями».
Сам он был из Аткарска, и один раз мы у него ночевали в Аткарске большой компанией по дороге в байдарочный поход. Но лучше я это опишу в отдельном воспоминании про спорт. Это я тут отметил, чтобы не забыть. Как у Новеллы Матвеевой:
Было тихо, очень тихо, —
Ночь на всей земле.
Лишь будильник робко тикал
На моём столе.
Было тихо, очень тихо, —
Тихий, тихий час…
Лишь будильник робко тикал,
Мышь в углу скреблась.
Было тихо, очень тихо, —
Дрёма без забот…
Лишь будильник робко тикал,
Мышь скреблась,
Сверчок пиликал
Да мурлыкал кот.
Было тихо, очень тихо, —
Тихий час теней…
Лишь будильник робко тикал,
Мышь скреблась,
Сверчок пиликал,
Козлик мекал,
Кот мяукал,
Поросёнок дерзко хрюкал,
Бык ревел
И две собаки
Дружно вторили во мраке
Ржанию коней.
Но громкость-то ладно, в большом городе, небось, не тише. Деревенские звуки меня угнетают своим характером безысходного протеста – потом это в экспедициях вспомнил.