Рабы любви

Картленд Барбара

— И он выбрал тебя! — улыбнулась Ямина.

— Да, он выбрал меня! — с гордостью согласилась Михри.

— Как? — поинтересовалась Ямина.

— Он спросил Султан Валидех,как меня зовут. Затем мне было приказано приблизиться к помосту и поцеловать диванную подушку господина.

— А после того как он послал за тобой?

— Мы были очень счастливы, счастливее, чем мне вообще когда-либо казалось возможным! А если, как я предполагаю, у меня будет ребенок, он пообещал сделать меня кадин,своей

женой.

Она удовлетворенно вздохнула, а затем добавила:

— И тогда у меня будут более просторные комнаты, еще больше рабов, драгоценностей и денег!

Ямину так и тянуло спросить, имеет ли все это большую важность, чем сам султан, но у нее хватило мудрости не задавать этот вопрос.

Она узнала, что Абдул Меджид не унаследовал сильный характер своего отца. Отсутствие решительности затмевало его хорошие качества — добрый нрав и чувство долга.

Он был невысоким, худым и бледным. Ямина слышала, что султан часто пребывал в печальном настроении, но, когда он улыбался, его лицо словно начинало светиться.

Он правил страной уже шестнадцать лет — феноменально долгий срок в истории Оттоманской империи. Обычно султаны умирали после нескольких лет правления — от яда или кинжала, но чаще всего задушенные тетивой от лука.

Ямина поняла, что Михри хотела произвести на нее впечатление своим богатством и своей удачей.

Они вышли на резной балкон, и Михри показала ей центральный зал дворца, окруженный куполом с массивными золотыми колоннами.

Окна были обрамлены гирляндами и фестонами в стиле эпохи Возрождения; стены расписаны фресками, которые казались банальными по сравнению с оформлением древнего, величественного Сераля.

По всему дворцу в изобилии имелось цветное стекло, огромные светящиеся подставки для ламп красного, зеленого и синего цвета, вазы, инкрустированные кофейные столики.

Очевидно, султан питал слабость к зеркалам невероятных размеров и канделябрам из цветного стекла, ярко расписанным потолкам и громоздким креслам европейского типа.

Однако некоторые мозаики были весьма изысканными, а резной, с замысловатыми узорами, мрамор отличался неописуемой красотой.

Больше всего Ямину поразила невероятная роскошь, которая казалась просто возмутительной, когда она вспоминала бедность простых турок, виденных ею на базаре и на окраинах города.

Она удивилась таким совершенно ненужным вещам, как серебряные совки для мусора или пуговицы из настоящих бриллиантов, пришитые к современным, модным кожаным ботинкам — их привозили из Парижа, чтобы удовлетворить страсть гарема к западному шику.

Были здесь также зонтики с золотыми спицами, усеянными сапфирами; кофейные чашки, вырезанные из цельного изумруда, и жесткие от золотой вышивки полотенца для рук.

На диванах лежали тканные золотом покрывала, отороченные собольим мехом. Шторы завязывались нитями

жемчуга.

Ни одна фаворитка никогда не появлялась перед султаном два раза в одной и той же одежде, и, какими бы непозволительными ни были расходы любимых наложниц султана, счета за их пышные украшения никогда не оспаривались.

Ямину заинтересовала роскошь туалетов с мраморными стенами и фонтанчиками.

Ей рассказали, что у султана была ванна из яшмы с золотыми и серебряными трубами; стены благоухали розовым маслом, мускусом и ароматическими смолами, а в курильницах беспрестанно дымились дорогие благовония.

Но вскоре ее интерес ко всем этим диковинным вещам начал угасать, и Ямине стало казаться, словно стены надвигаются на нее и вот-вот ее сдавят, и она не сможет больше дышать.

— Как же я смогу убежать отсюда? — спросила она Михри, когда им удалось поговорить один на один, что случалось крайне редко.

Михри пожала плечами.

— Не знаю, — ответила она. — Сахин говорит мне, что вас могли арестовать как шпионку.

— Верно. Ходили слухи, что начнутся обыски в каждом доме, — сказала Ямина, — и я боялась не только за себя, но и за Хамида.

Она не стала рассказывать Михри о той кошмарной сцене, свидетельницей которой стала на базаре. Она чувствовала, что просто не сможет говорить об этом.

Но вскоре Ямина поймала себя на том, что каждое мгновение думает о побеге из гарема и понимает, что на это все меньше и меньше надежды.

Она не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдают из каждого темного угла.

Глухонемые рабы вызывали у нее невыразимый ужас. Было в них что-то жуткое, когда они сновали по коридорам в огромного размера туфлях.

Были там и карлики, которые скакали перед султаном, развлекая его, в то время как все обитатели гарема смотрели на них с резных балконов. Но Ямина не находила в этом ничего веселого.

Зато всегда-кто-то исподтишка крался по дворцу.

Все бесшумно ступали босыми ногами или в расшитых драгоценными камнями туфлях, и, когда Ямина была одна, эти приглушенные шаги заставляли ее вздрагивать от страха.

Она чувствовала, что даже у Михри иногда сдают нервы. В этом полном интриг дворце на каждом шагу подстерегали невообразимые, скрытые опасности.

Кто мог быть уверен в том, что в приготовленный из сахара и фиалок шербет не подмешали яда? Что, когда вы шагаете по узкому коридору, вам в спину не вонзят усыпанный самоцветами кинжал?

Глоток кофе мог стать глотком смерти, а тончайший платок соперницы мог содержать смертоносный яд.

Один мужчина и так много женщин. Одна фаворитка и так много ревнивых, завистливых глаз; так много сердец, испепеляемых ненавистью.

Однажды вечером, когда Михри в сотый раз показывала Ямине свои драгоценности — сверкающие на солнце бриллианты, рубины и изумруды, — она тихо, произнесла: