Рабы
Шрифт:
Узники, знавшие это место, остановились в ожидании близкой смерти.
А на большой дороге в темноте раздавались крики и ругань. Скрипели колеса арб, ржали лошади, — там катился густой человеческий поток, торопливый и неудержимый.
Стражники постояли, ожидая, пока опустеет дорога, чтобы уединенно совершить казнь. Но дорога не пустела. Человеческий поток не убывал.
Тогда старший из стражников сказал палачам:
— Начинайте!
Услышав этот приказ, палач резким ударом короткой палки свалил на землю хатырчинца.
— Увы! Так я и… Не пришлось увидеть своими
Вдруг раздался ружейный выстрел — дымок закружился над головами стражников и узников.
Старший стражник свалился на землю.
Палач, уже вытащивший нож из ножен, бросился на человека, державшего в руках ружье.
Но не успел добежать. Охнув, он сел на землю, получив в живот удар ножом.
Второй палач и стражники кинулись прочь.
Узников окружили джигиты, вооруженные ружьями, револьверами, большими ножами.
Они поспешно освободили руки узников, разрезая веревки, ободряя растерявшихся, уже простившихся с жизнью людей.
Хатырчинец, вставший живым и невредимым из-под ножа палача, сказал новому узнику:
— Твое чудо совершилось! Как тебя зовут?
— Меня зовут Рустам-Ашки, — ответил новый узник.
— Ого, да ты, оказывается, мой старый ученик! Я Урун-силач.
— Вы, оказывается, еще живы, мой учитель! — воскликнул Рустам, покрывая лицо его поцелуями.
— Да, но я двадцать пять лет скитаюсь, скрывая свое имя, меня знают по прозвищу «хатырчинец», потому что часто живу в Хатырчи. Поэтому-то вы и не могли знать, жив я или умер.
— Что это вы опоздали, Шифрау? Еще б немножко — и нас уже не было бы в живых!
— Простите, Рустам-ака. Мы не думали, что вас поведут казнить в первую же ночь, как только схватили! Мы шли сюда, чтобы задержать беглецов из Бухары, когда неожиданно увидели вас.
— Ладно. Что же происходит? Чем кончилась война? Где эмир? — спросил Рустам-ака.
— Эмир побежден, революционеры захватили город. [127]
— Да здравствует революция! — воскликнул Урун-силач, прерывая слова Шифрау.
— Вон они, беженцы. Бегут вместе с эмиром.
— Где же теперь сам эмир? — все спрашивал Урун-силач.
— Он удирает вместе с бухарской знатью, — ответил Шифрау, вглядываясь в дорогу.
— Вот он сам! — воскликнул он.
И джигиты, и недавние смертники взглянули на дорогу. В предутренней мгле двигался стиснутый людьми фаэтон со сломанными рессорами. Его тащила одна хромавшая лошадь. Верх фаэтона был низко опущен.
127
Эмир побежден, революционеры захватили город — Бухарский эмират был уничтожен в сентябре 1920 г. восставшим народом Бухары при помощи советских войск. Здесь описано бегство последнего бухарского мангытского эмира Алимхана, свергнутого после победы народного восстания 2 сентября 1920 г. при содействии частей Красной Армии под руководством М. В. Фрунзе.
Фаэтон окружили, пытаясь оттеснить народ, вооруженные афганцы.
— Да будет государство крепким! Где желают остановиться их величество? Освятить дом своим царственным присутствием?
Из глубины фаэтона донесся слабый голос:
— В Джафаре, в доме Абдуллы-хозяйчика.
Поняв, что в фаэтоне едет сам эмир, узники и джигиты закричали:
— Долой эмира! Долой эмира!
Услышав эти возгласы, эмир, видимо, приказал ехать быстрее.
Лошадь, погоняемая безжалостными ударами плетки, пустилась вскачь, прихрамывая и спотыкаясь.
Вскоре фаэтон свернул с большой дороги и, выехав в Гиждуван, покатился по узким улочкам.
Проехав мост, через ворота шейха Таджиддина, эмир вступил в Гиждуванскую крепость.
А на маленькой площади, где эмирские палачи не успели совершить последней казни, вскоре не осталось никого.
Только факел, брошенный стражниками на краю канавы, чадил и мигал, угасая.
Часть четвертая
1920–1923
1
Эмир бежал, покинув священную Бухару.
За ним бежали крупные чиновники, богачи, муллы. Бежал и Абдулла-хозяйчик.
Но многие остались, затаились, выжидая, чем кончится революция в Бухаре. Баи оставались в своих усадьбах, купцы на своих базарах.
В приемной комнате Урман-Палвана сидел Бозор-амин и пил чай с хозяином.
— Если бог даст человеку целую лепешку, никто не в силах сделать ее половинкой, — начал свою речь Урман-Палван, обращаясь к своему гостю, и, отхлебнув чаю, продолжил:
— Вот позавидовали люди богатству эмира, сглазили его, на него и пали такие несчастья.
— А ведь я и сам, по наущению дьявола, собирался бежать. Но остался, положился на бога и дожидаюсь. Жизнь налаживается. Все эти босяки, что вначале вылезли было как грибы, теперь притихли, попрятались, опять опустили головы…
— Неужели вы верите, что они надолго опустили головы? — спросил Бозор-амин. — Ведь они не перестанут подкапываться под нас, не перестанут кляузничать, доносить на нас властям, нести всякие были и небылицы.
— Ну, если мы будем сидеть сложа руки, они опять осмелеют. Что захотят, то и будут делать. Да мы-то ведь не простаки. Нельзя ждать, пока они ударят нас топором под корень. Ну вот приказали нам власти, чтобы мы от каждой деревни послали представителя. Мы выбрали представителя. А кого? Сына нашего старосты. И хоть староста — это аксакал, [128] а представитель — вакиль, народ вакиля зовет по-прежнему аксакалом — и как прежде боялся и слушался старосту, так и теперь боится своего представителя.
128
Аксакал — дословно «белая борода», старейшина рода, староста деревни.