Рабыни рампы
Шрифт:
– Я даже не знаю, что это значит.
– Успокойтесь, - юноша, который принес ей кофе, с улыбкой глядел на нее.
– Грудные голоса - это такие, как у Ширли Джонс, а драматические - как у Этель Мерман.
– А Джолсон?
– Ах, Джолсон!
– ухмыльнулся он.
– Это что - ваше имя?
– Разве это видно?
Он похлопал ее по плечу.
– Не переживайте. Здесь собрались на прослушивание хорошие люди. Такое бывает не всегда.
Перехватив его взгляд, Лейк дружески улыбнулась ему. Родственные души - он и она, которым выпало присматривать за новенькой.
– Желаю успеха, малышка, - он отвернулся, взъерошив волосы Карен.
– Я не желаю, чтобы со мной обращались как со щенком, - воскликнула Карен обидчивым тоном.
– Цыц, Дружок, цыц, милый Дружок!
– произнесла Лейк визгливым голосом и, поцокав языком, произвела звуки, похожие на поцелуи, которыми на Парк авеню солидная матрона успокаивает расшалившегося пуделя, - не будешь вести себя хорошо, не получишь вкусной косточки.
В Лейк тут же полетел пустой стаканчик из-под кофе.
– Хорошо же, Истмэн! Больше ты никогда не получишь мою шелковую блузку.
– Но ее у тебя нет.
– Видишь? Ты уже все забыла!
– фыркнула от смеха Карен.
– Боже, я такая смешная. Самой противно!
Лейк отправила стаканчик обратно. Карен не успела ответить тем же. В это время вызвали еще несколько кандидатов, и головы всех повернулись к ним. Тот парень, который приносил ей кофе, поднял с полу сумку и перебросил ее через плечо, готовясь к броску наверх, вверх по лестнице. Карен дружески ему помахала.
– Я буду слушать вас. Что вы исполняете?
– "Обещания, обещания"
– Желаю удачи!
– крикнула Карен на прощание своим звонким голоском.
Лейк вдруг почувствовала, что краснеет от негодования:
– Нельзя говорить "Желаю удачи!", ты, идиотка, - чуть не крикнула она, - всегда в таких случаях нужно говорить "Ни пуха, ни пера!".
Но Карен еще не знала этого. Она ничего не знала. Лейк с трудом удержалась от соблазна стукнуть ее по башке. Но это чувство быстро прошло, осталась лишь неловкость. Может, лучше вести себя так, как Карен. Очень плохо, что все вокруг не столь чудесно, и Карен предстояло еще жестокое пробуждение. "Наверное, лучше вернуться домой", - подумала она.
– Эй, - сказала Карен, не спуская с нее внимательных глаз.
– Не знаешь, почему у меня возникло такое чувство, будто я вошла в зал посередине фильма? О чем ты сейчас думала?
Лейк зевнула, откровенно демонстрируя зубы, и потянулась.
– О стирке. На завтра у меня нет чистого нижнего белья.
– Врешь.
– Честно. Ни одной пары.
Сверху послышались натужные звуки несчастного баритона, терзающего арию "Обещания, обещания".
Глянув вверх, Карен нахмурилась.
– Ну и олух, - сказала она.
– Такой приятный на вид парень мог бы по крайней мере петь получше.
– Ему явно не повезло, - Лейк снова зевнула, на сей раз без притворства.
– На каком номере они остановились? На пятнадцатом. Разбуди меня, пожалуйста, когда подойдет очередь девяностого.
Откинувшись на спинку стула, она закрыла глаза.
Чуть позже четырех часов были вызваны номера от 130-го по 139-й. Поднимаясь по узкой
Из- за кулис она наблюдала за Лейк. В глазах Карен ее подружка по комнате была олицетворением холодного презрения, она исполнила "Мое сердце принадлежит папочке", мурлыча, словно котенок. Карен прожила с Лейк достаточно, чтобы узнать, что блондинка иногда пускает ветры и, как и все, моется в ванной, но ей никогда в голову не приходило, что она может потеть. Она, наверное, действительно была взволнована.
С точки зрения Лейк, все обстояло несколько иначе. Она нервничала, она сходила с ума, она плавала в громадной луже пота. Она не могла петь, она вообще не умела петь, и на Бродвее это было для нее главным препятствием. Со своей задачей она справлялась, проявляя сексуальность и застенчивость красивой женщины, делая голос хрипловатым и суггестивным. Но никакой техникой в мире не скрыть того факта, что она просто не умела петь.
– Ха, - завистливо прошептала одна из кандидаток.
– Если у тебя такая внешность, талант вовсе не обязателен.
Карен не слышала недостатков в дрожащем сопрано Лейк.
Она была уверена, что Лейк станет самой большой звездой. Ей же наверняка придется возвращаться в Чикаго, где она будет зарабатывать три тысячи фунтов и станет профессиональной помощницей матери по хозяйству.
Лейк, вернувшись за кулисы, с колоссальным облегчением вздохнула и выкатила глаза.
– Видишь?
– она широко улыбалась, но не могла сдержать дрожь.
– Ничего страшного. Ну, теперь иди ты, и ни пуха тебе, ни пера!
– Я настоящий труп, - простонала в ответ Карен.
Каким- то образом ей удалось не упасть, с трудом переставляя ноги. Выйдя на сцену, она вдруг почувствовала себя здесь как дома. Да, она так даже не думала, она это чувствовала. Сцена была пустынной. Только рабочая лампа на столике по правилам профсоюза разделяла с ней громадное сценическое пространство. Вот она стояла на настоящей бродвейской сцене и испытывала какое-то особое, волшебное чувство.
– Карен Блум, - позвал из темноты чей-то недружелюбный голос.
– Подойдите, пожалуйста, поближе к ленточке.
Это была полоска в виде буквы "X" возле рабочей лампы. Она выровняла кончики туфель точно по кромке.
– Хорошо?
– Отлично!
В темноте пошушукались. Было слышно, как скрипят перья.
– Можете передать свои ноты Бобу, нашему аккомпаниатору.
– Но у меня нет никаких нот. Это мое первое прослушивание, и я… - она глубоко вздохнула.
– Хорошо, можно я спою а капелла?
– Будет просто замечательно, Карен.
"Они вроде по-дружески настроены ко мне, - отметила она про себя с восторгом, - по-моему, они на моей стороне".