Ради милости короля
Шрифт:
Уильям сглотнул, запаниковав. Он знал о продажных женщинах. Видел их при дворе в вульгарных платьях, с длинными косами, переплетенными шелковыми лентами и не покрытыми вуалью, как положено. Они любому позволяли задирать себе юбку, только плати. Он не мог родиться от подобного союза. Не о таком он мечтал.
– Выходит, она была шлюхой? – спросил Уильям, и его затошнило от этого слова.
Генрих немедленно выпрямился, покачал головой и крепко схватил Уильяма за локоть.
– Нет, сын мой, нет, – твердо произнес он. – Никогда так не думай. Она была хорошей и честной женщиной. Никогда не говори о ней так.
Уильяма слегка утешили эпитеты «хорошей» и «честной»,
– Тогда почему ее нет здесь? – спросил он.
Генрих засмеялся и снова взъерошил его волосы:
– Потому что ты мой сын – сын короля. Она мечтала о другом и хотела завести других детей. Она выбрала иной путь.
От этих слов Уильяма затрясло еще сильнее. При упоминании других детей он почувствовал себя брошенным, второсортным. Почему мать оставила его, почему решила завести других детей? С ним что-то не так? Почему она не мечтала воспитывать его?
Отец смотрел на него со снисходительной улыбкой, как будто это ничего не значило.
– Тебе повезло, – сказал Генрих. – Можешь мне поверить, многие женщины охотно стали бы твоей матерью.
Но видимо, не та, что его родила. Она не могла быть хорошей и честной, если бросила его. Внутри мальчика кипела злость утраты, и он стоял неподвижно, со злым лицом, пока отец пожимал ему руку:
– Нам, мужчинам, нужно держаться вместе, верно? Ты мой сын, вот что действительно важно, и я признаю тебя таковым.
Хьюберт Уолтер, настоятель Йоркского собора, подошел, чтобы поговорить с королем, и Генрих отпустил Уильяма, расцеловав в обе щеки.
– А теперь иди, – сказал он. – Давно пора спать, если ты хочешь выступить в путь на рассвете.
Уильям откланялся, как его учили. Он был рад, что уже слишком большой для забот Джуэты и его обучение теперь перешло в руки священников и рыцарей. Не хотелось смотреть ей в глаза… как и любой другой из ее соучастниц в заговоре молчания. Почему они не могли рассказать? Он так и не узнал, кто его мать, только имя, которое оставалось для него пустым звуком. Какой она была? Что он унаследовал от нее? Она есть в нем, но разве он может быть в ней, если она его покинула? Уильям бросился вниз лицом на свой тюфяк в комнате, выделенной пажам и оруженосцам. Он хотел знать правду, но теперь пожалел, что спросил, потому что стал лишь еще более несчастным.
– Что с тобой? – поинтересовался Хьюберт де Бург, один из старших пажей. Он сидел на своей кровати и чинил застежку на обуви. – Плачешь, что ли?
– Нет! – гневно возразил Уильям и стиснул зубы.
Его глаза горели, горло сжималось, но он проглотил свои чувства. Он сын короля, который правит землями от границ Шотландии до Пиренейских гор – мест, о существовании которых он узнал от учителя. Кроме того, отец дал клятву крестоносца. Уильям будет всеми силами подражать его величию, и со временем оно заполнит и вытеснит ту его часть, которая унаследована от матери.
Утром, прежде чем отправиться в путь, Уильям благочестиво прочел молитвы, отводя глаза от фигурки Девы Марии с Младенцем Иисусом на коленях, хотя не далее как вчера взирал на нее с лихорадочной жаждой правды.
Глава 25
Ида уставилась на шнурок, который плела, и выругалась, потому что пропустила поворот и в красно-белом узоре появился изъян. Гнев на ошибку пульсировал в висках, и пришлось отвернуться, потому что у нее болела голова, а перед глазами все расплывалось. Она плохо себя чувствовала все утро.
Отодвинув рамку и встав из-за рабочего
Ида потерла лоб. От непролитого дождя воздух был тяжелым, как занавес, и на горизонте маячила гроза. Она одновременно мечтала о ливне, который очистит воздух, и не желала его, потому что дороги раскиснут и путешествовать будет сложно. Завтра она должна отвезти семейство к Роджеру, который до сих пор в Вестминстере.
Беспокойный крик заставил ее подскочить к колыбели. Трехмесячный Уилкин проснулся и, когда мать склонилась над ним, расплылся в улыбке. Его полное имя было Уильям, одно из традиционных имен в роду Роджера, но оно пронзало Иду болью. У нового сына тоже темные волосы и карие глаза. Всякий раз при виде его она представляла своего первенца и испытывала чувство утраты. Сыновья напоминали два хирографа [25] – похожие, но не совпадающие во всех мелочах. Взяв малыша на руки, Ида подошла к окну. Гуго играл в пятнашки с Мари, их крики звенели по всему двору. Маргарита, которой в следующем месяце должно было исполниться три, пыталась бегать за ними, но слишком короткие ножки все время наступали на подол сорочки. Наконец девочка села посреди двора и устроила истерику, ее лицо казалось особенно красным на фоне соломенных кудряшек. Няня схватила ее под мышку и унесла в дом.
25
Хирограф — средневековый рукописный документ, составленный в двух экземплярах на одном листе пергамента и затем разрезанный пополам.
– Уложить ваше парадное платье, миледи?
Ида оглянулась на Бертрис, державшую платье из зеленой шелковой парчи. От поворота боль пронзила голову, а желудок свело.
– Да, возьми. – Она заставила себя оторваться от горьких мыслей. – Если оставить его дома, оно наверняка мне понадобится.
Возможно, Роджер захочет развлекать гостей или возьмет ее в Вестминстер.
Ида не видела мужа с начала мая. Он пропустил рождение сына, будучи с Генрихом в Нормандии. Он присутствовал на ее воцерковлении, но оказался нужен в Вестминстере, и было решено, что ей лучше провести во Фрамлингеме еще месяц, чтобы восстановить силы и дать младенцу подрасти, прежде чем отправиться в Лондон. Ида коротала время за обязанностями владелицы поместья, хлопотами по дому и саду, материнством и воспитанием, хозяйством и землями, и, хотя дел у нее было по горло, дни часто казались пустыми. Все равно что танцевать в одиночку, держась за воздух вместо руки партнера. Ида снова повернулась к окну, на мгновение прижалась лбом к холодному камню и закрыла глаза. Завтра нужно выступить в путь. Болеть нельзя.
Во дворе прогремели копыта, заставив ее вскинуть голову. Эдвин соскочил с запыхавшегося коня. Скакун обильно потел и дрожал, он даже не нашел сил отпрянуть, когда белый гусак атаковал всадника и лошадь, вытягивая шею и гогоча, чтобы защитить свою территорию. Иду охватила тревога. Должно быть, новость важная, раз Эдвин загнал коня. Она велела служанке спуститься и немедленно привести его наверх. Иисус всеблагой, неужели с Роджером беда?
Эдвин пересек порог, подошел к ней и опустился на колени, склонив голову. Комнату заполнил запах конского и мужского пота.