Ради тебя одной
Шрифт:
– Давай, Мефодьич! – торопил Кузьма. – Люди ждут.
«Тоже мне народный представитель», – подумал Глинский, но послушно полез на трибуну, некстати вспомнив, что народным представителем был он сам. Кузьме в депутаты путь был заказан, с учетом статей его отбытых сроков.
Глинский поднялся по шатким скрипучим ступеням («Вот же разгильдяи! Завод построить могут, а ступеньки нормально сбить – нет!»), повернул к себе микрофон. Он вдруг сообразил, что ни разу не выступал на улице перед толпой. Даже в депутаты его продвигали заезжие «рекламисты»-политтехнологи, не столько хваля его, сколько
Он помолчал, откашлялся. Толпа замолкла и терпеливо ждала, переминаясь с ноги на ногу, только дети пищали чуть в стороне, играя под чутким присмотром дружинников.
– Товарищи! – привычно начал Глинский и осекся. С некоторых пор это простое русское слово стало своего рода политическим паспортом. Он еще раз всмотрелся в толпу. Большинство лиц было ему знакомо: здесь стояли строители, монтажники, но больше всего было заводчан, особенно – из шестого цеха, в котором устанавливали новое оборудование.
– Друзья! – сам себя поправил Глинский. – Сегодня необычный день. Мы впервые с советских времен запускаем новое, самое современное оборудование. Вы знаете, как оно нам досталось. Мы экономили на всем, чем можно, а зачастую и на том, на чем нельзя.
Толпа, понимая, одобрительно зашумела. Зарплата на заводе действительно была заморожена на год. Недовольных было достаточно, но угроза увольнения в городке, где другой работы вообще нет, заткнула рты большинству ворчунов. Меньшинству заткнули рты люди Кузьмы. («Мои люди, – мысленно поправил себя Глинский. – Даже если я чего-то не знал, то это были мои поступки».) Справедливости ради надо отметить, что личные выплаты хозяевам предприятия тоже были ограничены, хотя Глинский хорошо понимал, что, ограничивая себя в покупке нового «мерса», он ограничил других в покупке новой одежды, а многих – мяса в будние дни.
– Зато построен прокатный стан! – закончил он и речь, и свои внутренние размышления.
– Ур-ра!!! – грянули заводчане, лица которых успели покраснеть от мороза и предвкушения фуршета, накрытого в теплом ангаре по соседству.
После него на трибуну влез швед. Он плохо говорил по-русски, но был необычайно искренен, чему способствовало немалое количество спиртного, принятого с утра. В России он был впервые, и многое его просто сразило: от веселых и красивых уралочек (среди которых рослый швед пользовался заслуженным успехом) до квалификации персонала.
Об этом стоит сказать особо. Перед монтажом одной из главных деталей стана трое пьяных рабочих, решив, видно, выступить инициаторами нового стахановского движения, начали процесс по собственной инициативе. В результате стрела шеститонного крана упала на кабину, сам кран опрокинулся набок, а пьяный крановщик чудом успел выпрыгнуть из кабины, всего-навсего сломав себе обе ноги. «Лучше бы он умер», – тихо сказал почерневший от злобы Кузьма, узнав о происшествии. Глинскому пришлось взять с него слово, что никаких физических мер воздействия к незадачливым монтажникам принято не будет.
Господин Ларссон, прибежав к месту аварии, сокрушенно ходил вокруг сильно поврежденного агрегата. Рядом с ним осматривали дефекты и два заводских бригадира. Наконец один выплюнул дотлевшую папиросу (еще одна экзотическая деталь, поражавшая шведа) и сообщил, что монтажники, конечно, паскуды, но, пожалуй, за неделю исправить можно. Только нужно вызвать с пенсии сварщика Петра Ильича, который чудеса творит с нержавейкой и аргоном. Швед только печально улыбнулся: он хорошо знал супероснащенные цеха шведского завода-изготовителя.
Каково же было его потрясение, когда через неделю полный тезка русского композитора восстановил не только систему трубопроводов, замятых при падении, но и гораздо более тонкие вещи, требовавшие стапельной вывески и позиционного трехмерного контроля! Короче, в этой стране господину Ларссону было чему удивляться.
Кстати, в процессе монтажа швед практически не пил, но после вчерашнего подписания акта приемки ни в чем себе не отказывал. А уж угощали его все, кому не лень. Шведа народ в принципе любил, и аплодировали ему после краткой экспрессивной речи не менее горячо, чем Глинскому.
Завершил торжественную часть глава местной власти, которая, в полном соответствии с нормами жизни городков, построенных как придаток крупного завода, была в абсолютной зависимости от власти заводской.
Ему хлопали меньше, несмотря на то что он призвал народ к празднику и, как Ленин с броневика, указал рукой путь к светлому будущему. Люди, не теряя времени на аплодисменты, рванули к ангару.
Ангар считался теплым, но тепло там было только готовой продукции – цветному металлопрокату, поэтому на длиннющих столах частоколом стояли бутылки с горячительным. Отдельно стоял детский стол, на котором вместо водки стояла фанта и были добавлены тарелки с наваленными на них недорогими конфетами. Кроме водки в огромном количестве наблюдались парящие, только что сваренные пельмени и традиционно вкусные горячие пирожки с начинкой не менее десяти видов. От одного запаха слюнки текли, но в дверях была некоторая заминка: на входе толпу фильтровали серьезные молодые люди, они же вели учет вошедших.
– Двести шестьдесят три человека – с детьми, но без начальства, – доложил Кузьме крепкий коротко стриженный парень. Несмотря на погоду, он был в кожаной куртке, хотя в отличие от остальных стражей порядка повязки дружинника не имел. Впрочем, его и так признавали.
– Лады, – принял рапорт Кузьма. – Детей накормите, вручите подарки (идея Глинского, но Кузьме она тоже понравилась) и – на автобус. Упившихся – в «пазик». Наберется с десяток – развозите по домам, сдавать только на руки. Врачиха пусть сидит до конца. Как закончится, подгоните автобусы. Если кто не влезет, ждать в караулке, под присмотром.
– Все сделаем, Виктор Геннадьевич, не беспокойтесь.
– Я не беспокоюсь, – тихо сказал Кузьма, а крепыш бригадир вдруг как-то сразу стал меньше ростом и побледнел. Кузьма, отлично знавший свое умение «производить впечатление», успокоил бедолагу: – Пока все ништяк. Но если будут проблемы…
– Не будет проблем, Христом богом клянусь, – сразу осипшим голосом сказал парень.
– Ну и ладненько, – подытожил Кузьма, вынув расческу и подровняв короткую седую стрижку. – Наши какие планы? – спросил он у Глинского, подошедшего со шведом.