Ради тебя одной
Шрифт:
Начал с лица, осторожно промокнул горящие щеки, потом лоб, дальше шею, плечи, грудь. Руки оставил на потом. Когда, пройдя до пяток, вернулся к рукам, почувствовал, что бешеного жара уже нет. Резко увеличенная теплоотдача сработала, и температура немного упала. Это, конечно, не лечение в полном смысле слова, но мне сейчас нужно было вытащить ее из критического состояния.
Наконец она очнулась – и я никак не ожидал от нее такой прыти!
– Не трогай меня! – закричала она, судорожно пытаясь одновременно и от моей руки с губкой отбиться, и прикрыться краем простынки. Я пытался объяснить ей, что вовсе не трогаю
– И не вздумай орать, – предупредил я ее. – Иначе придется заткнуть рот. – Может, и жестоко получилось, но что я объясню милиции, если ее вызовут бдительные соседи? Стенки-то в «хрущевках» тонкие!
Она, почувствовав свою физическую беспомощность, вдруг жалобно и как-то по-ребячьи заплакала. Рядом в унисон заскулил Катерин.
– Ребята, кончайте! – заорал я на обоих.
Катерин заткнулся, а девчонка продолжала всхлипывать.
– Не реви, – сказал я ей. – Ты же видишь, я тебе ничего плохого не сделал. Будет полегче, уйдешь, когда сочтешь нужным. Хочешь, позвоним твоим родителям?
– Нет, – вдруг ответила она. – Не надо звонить.
– Хорошо, не буду, – согласился я. Пусть успокоится, а там видно будет.
Катерин подошел к краю кровати, снова начал лизать ей щеку. Я не препятствовал, поскольку девчонка явно успокаивалась. Но когда я попытался повторить процедуру, она снова стала яростно сопротивляться, правда, уже молча.
– Все, хорош, – разозлился я и вставил ей под мышку термометр. Тридцать восемь и шесть – не слишком хорошая температура, но совсем не то, что было. – Короче, говори, куда тебя отвезти, и там болей в свое удовольствие.
Девчонка молчала.
В этот момент в дверь позвонили.
Я открыл тете Даше, и она вошла, стремительно, как и четверть века назад, неся свое грузное тело.
– Что, деточка, заморозил тебя этот охламон? – спросила она у девчонки. Та молчала.
Тетя Даша, не обращая на это внимание – она всегда была самодостаточной женщиной, – села на стул рядом с кушеткой, легким движением руки согнав с него меня.
– И собаку убери, – заодно приказала она, – развели здесь псарню!
Катерин сразу зарычал, и я от греха подальше ушел с ним во вторую комнату.
Когда минут через двадцать я был вызван в «палату», девчонка уже спала, а тетя Даша, еще раз объяснив мне мое место в этой жизни, дала указания по дальнейшему приему лекарств, после чего удалилась.
Я остался сидеть на стуле, обдумывая житье. Такое ощущение, что от меня ничего и не зависело. Бандиты угоняют автобусы, я, абсолютный солдат, оказываюсь вне армии, падают под колеса безумные девчонки. Что к чему?
Катерин подошел сбоку и толкнул меня носом под локоть. Я согласился и пару раз погладил его по длинному узкому лбу. Катерин от этого просто тащился, и, когда я убрал руку, он снова начал меня толкать, требуя продолжения банкета.
– Уймись, – с легкой угрозой сказал я зверю. Катерин обиженно отошел и, покрутившись на месте, угнездился на полу.
И тут яростно затрезвонил телефон. Я схватил трубку, испугавшись, что проснется девчонка. Но она, видно умаявшись от жара, к счастью, не проснулась.
– Серега, привет! – узнал я голос шефа.
– Здравствуйте, Ефим Аркадьевич!
– Я
Черт возьми, неприятная ситуация. У меня хороший шеф, в нерабочее время он грузит меня не часто, и, кроме того, я катаюсь на его машине. Но как сейчас уехать от этой длинноногой курицы?
– Ефим Аркадьевич, извини ради бога, но сегодня никак не могу. Может, позвонить Володе? – У нас на фирме есть еще Володька, настоящий водитель.
– Не можешь, значит, не можешь, – слегка раздраженно сказал шеф. – Решу эту проблему сам.
Мне стало сильно неловко. Человек я вполне адекватный и прекрасно понимаю, что для меня сделали Ивлиев и шеф. Но ведь действительно не могу сейчас уехать! Я так и сказал:
– Простите меня, но я действительно не могу уехать. У меня тут невеста на кушетке лежит с температурой под сорок. А кроме меня – только Катерин.
– Невеста? – оживился шеф. Они с Ивлиевым мне всегда настойчиво рекомендовали жениться. Да и психолог Ходецкий М.Л. придерживался того же мнения.
– Да, невеста, – закусил я удила: врать так врать.
– Невеста – это хорошо, – уже без обиды подытожил шеф. – А звать-то ее как?
– Не знаю, – после секундной паузы честно ответил я.
Шеф озадаченно хмыкнул, вежливо попрощался и положил трубку.
5. Глинский
Озеро Дальнее, Урал
Все напоминало давно ушедшие советские времена, но – странно – эти ассоциации не были неприятны Глинскому, вроде бы не имевшему никаких оснований упомянутую советскую власть любить. Реяли на морозце разноцветные стяги и флажки, на свежесколоченную, пахнущую тесом трибунку наспех прилаживали микрофоны. Нарядная праздничная толпа с шариками и – атрибут современности – маленькими бутылками пива клубилась на небольшой площади, точнее – площадке перед зданием нового цеха. Здесь же крутились дети, которых Глинский, подумав, разрешил провести на территорию завода. Правда, не надеясь на ответственность родителей, Кузьма задействовал двадцать дружинников с повязками, основной задачей которых было следить за мелкими. Да и за взрослыми тоже, если кто ослушается приказа, разрешавшего до фуршета из спиртных напитков только пиво.
Дети в ярких куртках, флаги, шарики, бравурная музыка из огромных колонок, а главное, радостное возбуждение толпы – все это и придавало празднику сходство с канувшими в Лету первомайскими демонстрациями. Точнее – с ноябрьскими: снежок легко припорошил заводские корпуса, а морозец вдарил аж неделю назад, рановато даже для здешних не южных мест.
– Ну что, начнем? – спросил Глинский Кузьму.
– Давай, Мефодьич, – торжественно ответил тот. – Скажи речь. Есть повод.
– Да уж, повод есть, – согласился Глинский. Даже его, в последнее время не столь увлеченного бизнесом, момент волновал. Что уж говорить про Кузьму, для которого завод стал главным делом жизни, а новый пресс – любимым ребенком. Правда, Кузьма не был ни инженером, ни экономистом, но Глинский отдавал себе отчет в том, что одного его финансового гения могло и не хватить, чтобы поднять эту глыбу. «Еще бы знать, стоит ли все заплаченной цены», – грустно подумал он. Впрочем, вопрос был скорее риторическим, и он сам это понимал.