Ради жизни на земле (сборник)
Шрифт:
Неподобии встал и смущенно ответил:
— Да случая все нет, товарищ старший сержант.
Высокий, широкоплечий, он смотрел на Никулина сверху вниз. Невольно каждый улыбается при виде двух этих фигур.
— Танки! — крикнул наблюдатель.
Расчет быстро занял свои места. Никулин приказал катить орудие вперед. Когда пересекали большак, почти рядом разорвалась мина, смертельно ранило наводчика.
— За наводчика Неподобии! — крикнул Никулин.
— Есть! — ответил тот.
Черный танк, лязгая гусеницами, стреляя из пулемета и пушки, выползал на дорогу. Расчет
— Катите орудие! — крикнул он, опуская голову в воду.
Расчет с разгона перекатил пушку через ручей. Танк в это время был не дальше четырехсот метров. Неподобии, промокший до нитки, весь в иле, подбежал к орудию и прильнул к прицелу.
— По танку бронебойным — огонь!
Выстрел. Танк со скрежетом повернулся на гусенице и встал как вкопанный, окутался густым черным дымом.
Командир орудия подбежал к наводчику и, тряся его правую руку, взволнованно сказал:
— Молодец, Неподобии, молодец! Давно бы так.
Неподобии, глядя сверху на Никулина, смущенно развел руками:
— Не было все случая, товарищ командир…
В ночь перед наступлением мы с капитаном Георгием Пыжиковым сидели в наспех сделанном блиндаже. По низким то и дело осыпающимся стенкам нашего нехитрого убежища бегали, путались тени, жирной струей поднималась к бревенчатому потолку копоть от самодельной лампешки. Я наблюдал за тем, как внимательно и с каким удовольствием капитан Пыжиков рассматривал в газете фотографию трижды награжденного летчика. Потом он отложил газету в сторону и сказал:
— Значит, мы с вами земляки? А все-таки хорошая у нас Сибирь! Правда?.. Люблю горы, лес. Какой там воздух! Бывали вы у нас в Красноярске?
И, не дав ответить, продолжал:
— Если после войны будете там, то уж я вас прокачу на «эмке». Я ведь шофер, а вот на войне стал офицером-пехотинцем.
Пыжикова вызвали в штаб. Забежав оттуда в землянку, он, как показалось мне, очень спокойно сказал:
— Иду в бой. Сейчас. Прощаться не будем — утром встретимся, — и он опустил плащ-палатку, которой была занавешена дверь. Я слушал, как капитан кого-то торопил, как над чем-то засмеялся. Потом все стихло.
Командиру штурмовой группы капитану Георгию Пыжикову было приказано атаковать немцев в лоб. Остальные группы обходили вражеские позиции справа и слева. Выполнение задачи осложнялось тем, что противник устроил перед своими траншеями всевозможные «сюрпризы», не говоря уже о минных полях и проволочных заграждениях. Пыжиков со своей группой должен был атаковать неприятеля в тот момент, когда две фланговые группы займут исходное положение.
Ночь выдалась на редкость темной. Командир, воспользовавшись этим, подвел своих бойцов вплотную к вражеской обороне. Этим обусловливалась внезапность атаки. Но тут случилось неожиданное: один боец упал в яму, в которой на проволоке были подвешены порожние консервные банки.
Капитан Пыжиков стиснул зубы. Гитлеровцы открыли по группе
Пыжиков лежал с бойцами под непрерывным огнем. Минуты казались часами, часы — вечностью.
Забрезжил рассвет. Отчетливо было слышно, как разговаривали фашисты. Чувствовалось, что они нервничали. Наконец огонь начал стихать и вскоре совсем прекратился. Гитлеровцы, по-видимому, решили, что с русскими все покончено. Пыжиков шепотом приказал: «Приготовиться к атаке». Эти слова передавали не поднимая головы.
В смелости своих людей капитан не сомневался: с ними он бывал в подобных переплетах. Если бы можно было заглянуть во вражеские траншеи! Что там? Может, фашисты выставили оружие и ждут, когда русские пойдут в атаку…
Пора… Капитан вскочил и что было сил побежал к траншее. Солдаты, давно ожидавшие этой минуты, бросились за своим командиром…
Был жаркий рукопашный бой. В ожидании его Пыжиков, казалось, стал старше лет на пять.
Мы встретились, как условились. Дул теплый ветер, шурша высохшей травой. Георгий Пыжиков снял пилотку, пригладил белокурые редкие волосы и заговорил, немного волнуясь:
— Смотрите, сколько у меня пробоин на одежде.
Сапоги, брюки, гимнастерка, ремень и пилотка были прострелены в нескольких местах. Более тридцати пулевых пробоин насчитали мы с ним.
— А меня-то и не задело, — засмеявшись сказал Георгий, — и не заденет, ни за что не заденет: я жить хочу… Ты приезжай ко мне после войны: прокачу с ветерком!
Наводчик орудия рядовой Григорий Будилов, облокотившись на бруствер ровика, пристально смотрел, как темно-лиловый запад медленно окрашивался багрянцем вечерней зари. Григорий вздохнул и собрался было идти на отдых. Но оттуда, куда он так долго смотрел, донеслось беспокойное кряканье диких уток. Будилов напряг зрение, но не увидел дичи.
— Время подошло. Поди ты, как быстро, а? Осень! А как в Сибири сейчас, дома-то?..
— Сегодня фашист, по-видимому, боится и нос высунуть.
Григорий увидел парторга Александра Смирнова и улыбнулся.
— Чего же не отдыхаете, Григорий Николаевич? — осведомился парторг.
— Душа попросила перед сном свежего воздуха. Ну и вышел, да задержался.
— А вам письмецо из дому.
Будилов поспешно протянул руку, взял письмо и, смущаясь, сказал:
— Детишки пишут, узнаю почерк, возьмите прочтите…
Они опустились на дно траншеи.
«Здравствуй многоуважаемый папа, Григорий Николаевич. Низко кланяются тебе твои родные и знакомые», — начал читать Александр Смирнов.
Будилов глядел в стенку окопа и медленно крутил правый ус.
— Это меньшой пишет. Он у меня мастак в грамоте-то.
«Нынче у нас, дорогой папа, урожай хороший. Собрали много овощей».
— Так, так, значит, не будут голодными. Молодец парнишка, молодец, — не терпелось Григорию.
«А еще поздравляем тебя, папа, с награждением орденом и медалью», — закончил читать парторг.