Ради жизни на земле (сборник)
Шрифт:
Нам дозарезу нужен был «язык». Но гитлеровцы так зарылись в землю, так замаскировали свои позиции, что разведчики, непрерывно наблюдавшие за их передним краем, вот уже пять суток не могли определить, где удобнее всего подобраться, чтобы действовать наверняка. Вместе с бойцами из группы захвата — Липатовым, Манайдаровым, Серобабой и командиром отделения разведчиков Глушко — не спускала глаз с вражеской линии обороны и снайперская группа Лии. И вот уже на закате, когда в лучах заходящего солнца зарозовели пристывшие лужицы, когда синие тени стали ложиться от каждого кустика и взгорка, Молдагулова засекла врага.
— Товарищ Глушко, — легонько толкнула она отделенного, — в районе третьего ориентира дымок.
Тот припал к окулярам стереотрубы… Точно: около едва приметного кустика дымчатой кисеей чуть курилась синь. Присмотрелись к тому кустику, очертаниям
— Ну и молодцы девчата! Бьют-то как, по-снайперски!
Когда «языка» доставили в штаб, ему, между прочим, задали вопрос: зачем он дымом себя демаскировал? Признался: иззяб, стал ужин греть. Наши рассмеялись:
— Ну а Лия тут как тут: и помогла ему согреться. Так хрупкая невысокая девушка становилась известным в бригаде бойцом. В ней сочетались превосходные качества, о которых хорошо сказал в одном из писем ко мне Василий Иванович Ефимов, бывший начальник политотдела нашей бригады. «Лию Молдагулову, — писал он, — я помню хорошо… эта маленькая худенькая казашка казалась мне застенчивой, скромной, и только глаза выдавали ее скрытую смелость, дерзновенную решительность и готовность пожертвовать собой за правое дело защиты Родины».
Такой она осталась и в моей памяти — немногословная, предпочитающая слушать, обдумывать. Но уж если говорила, то в слове была и мысль, и выражалось чувство. Вероятно, поэтому каждая встреча с ней запомнилась, запечатлелась в памяти.
Однажды на поляне, рядом со своей землянкой, Василий Иванович, собрав девушек-снайперов, рассказывал им о боевом пути бригады. Лия слушала не шелохнувшись. В рассказе политработника перед девчатами как ‘бы раздвигался грозовой горизонт войны, открывалось широкое поле битвы, в исход которой и она, Лия, вносила вклад на своем небольшом участке. Василий Иванович говорил о смысле декабрьских боев в 42-м году У деревни Язмище. На этом участке фронта фашисты намеревались прорвать нашу оборону, чтобы выйти в тылы 3-й ударной армии, начинавшей штурм Великих Лук. Наша бригада не только задержала полнокровную 93-ю дивизию гитлеровцев, но и разбила ее наголову, вернула все, что фашистам удалось захватить 1 декабря. Врагам пришлось перебрасывать сюда подкрепления из-под города Холм. В бригаде живет непоколебимая традиция — «Ни шагу назад!». И потому Язмище, переходившее несколько раз из рук в руки, все-таки осталось за нами.
— Запомните, девушки, имена тех, кто отличился в этих боях, — говорил Василий Иванович. — Когда в последний раз 4-й батальон овладел окончательно Язмищем, сержант Соболевский со своим отделением в первых рядах преследовал врага. Он увидел, как шестеро фашистов кинулись в блиндаж. Сержант ринулся туда же. Стреляя в упор, он свалил четверых. Но и сам получил пять ранений. На истекающего кровью храбреца бросилось двое уцелевших фашистов. Он заколол их штыком.
Много других эпизодов напомнил девчатам подполковник Ефимов. Рассказал и об итоге боев: 4-й батальон несколько километров гнал врага, не давая ему передышки; наступала и вся бригада. Было взято 43 населенных пункта. Среди них и Язмище, и Житница, и Ремжино. По рукам девчат пошла газета со стихами бригадного поэта Алатырцева. Кто-то прочитал их вслух:
Здесь прошли фашистские солдаты. Все кругом разбито, сожжено, Поросло бурьяном… А когда-то Тут была деревня Ремжино. Где б,Подсев тихонько к девушкам, я ждал, какова будет их реакция. Поднялась Лия.
— Мне восемнадцать лет. А временами я думаю, что прожила все пятьдесят. Это оттого, что воюю я уже пятьдесят дней. Видела смерть ленинградских мальчишек и девочек, кровь товарищей. Теперь я сама охочусь за фашистским зверьем. Уже уничтожила пять извергов. Это — за Ленинград. Но я еще не отомстила за всех товарищей, за сожженные города, за молодость, которую отняли у меня фашисты. Я воюю пятьдесят дней и становлюсь воином. Пусть знает мой Казахстан, пусть знают дорогие мои ленинградцы — я буду воином.
За Лией выступали Зина Попова, Валя Яковлева и другие девушки. Они клялись беспощадно бить врага.
И эта клятва изо дня в день подкреплялась боевой работой. Месяц спустя снайперы бригады увеличили свой счет уничтоженных фрицев в несколько раз. Снайперская «охота за фрицами» вошла в повседневную жизнь частей.
Несмотря на непрерывность этой «практики», мы не забывали об учебе снайперов. В бригаде время от времени устраивались специальные курсовые занятия, организовывались школы снайперов, проводились их сборы для обмена боевым опытом. На одном таком сборе отрабатывались темы: «Снайпер в наступательном бою», «Снайпер на охоте за фрицами», «Снайпер в разведке», «Снайпер в тылу врага». До двухсот человек участвовало в сборе. Саперы для них даже «класс» оборудовали: врыли столбики, на столбики положили протесанные с двух сторон жерди. Получилось почти как в настоящей аудитории — ряды скамей. Перед этим «залом» — столик: те же столбики и жерди. За столом Василий Иванович Ефимов, начальник штаба бригады подполковник Иван Викторович Рудый, ну и мне, комбригу, разумеется, здесь же положено быть. Вижу: в первом ряду Лия. Сидит, как всегда, сосредоточенная, положив на колени каску. Присмотрелся я и хотя всякое приходилось видывать, а тут сердце сжалось: на каске порядочная вмятина.
— Что за вмятина? — спрашиваю Лию.
Но вместо Молдагуловой встает Зина Попова, потом Надя Матвеева. Рассказывают. На правом фланге 4-го батальона против 3-й его роты у фашистов появился снайпер. Уже больше недели охотились за ним наши лучшие стрелки. Но безуспешно. А он нет-нет да и подстрелит кого-нибудь из наших. Шестерых ранил, одного убил. И тогда майор Моисеев приказал старшине И. И. Варлахину, командиру роты автоматчиков, куда входила и снайперская группа Поповой, поручить Молдагуловой уничтожить фашиста. Началась охота. Три дня Лия со своей группой безуспешно выслеживала матерого врага. А на четвертый, уже к вечеру, Попова, наблюдавшая за лесной опушкой в стереотрубу, заметила, что, несмотря на тишину, безветрие, на одном дереве качнулась ветка.
— Он! — подала Зина знак Лие.
И только взялась за чучело, чтобы высунуть его, отвлечь внимание фашиста на себя, как Лия уже схватилась за винтовку. Да, видно, погорячилась (сказалось нервное напряжение нескольких дней слежки), поднялась над бруствером чуть выше, чем следовало. Этим немедленно воспользовался фашист: грянул его выстрел. К счастью, неточный. А Лия тут же расквиталась с врагом. Она отчетливо увидела дымок выстрела, силуэт стрелка и нажала спусковой крючок. И Попова и Молдагулова зафиксировали, как фашист, обламывая ветви, рухнул наземь.
Мы разобрали этот случай и, конечно, пожурили Лию, внушая ей и всем участникам сбора, что самый благородный порыв должен сочетаться с трезвым, холодным расчетом.
— Да, но ведь я все-таки убила фашиста, — слабо возразила Лия.
— Хорошо, что поединок закончился в твою пользу. Но не сплоховал бы фашист, и быть бы тебе раненой, а то и убитой, — ответил я.
А командир батальона Моисеев объявил Молдагуловой благодарность: большое дело уничтожить снайпера в рядах противника.
Эти события происходили под городом Холм, на берегах старинной русской реки Ловати. Здесь решалась судьба северо-запада России. Правее нас в Ловать уперлись панфиловцы. Мы соревновались за отличное выполнение боевых заданий с полком Баурджана Момыш-улы. Плечом к плечу с панфиловцами, прославившимися на всю страну подвигом двадцати восьми гвардейцев, выдержали не один натиск гитлеровских войск. А теперь и сами готовились к решающему наступлению. Этим и объяснялась совершенно неотложная надобность в «языке». В нем нуждалась не только наша бригада, но и вся 22-я армия, весь 2-й Прибалтийский фронт.