Ради жизни на земле (сборник)
Шрифт:
В неполные шестнадцать лет легче всего давать себе обещания. И труднее, чем когда-либо, выполнять их.
Стояла осень. В ненастье, в грязь топал в аэроклуб в промокших ботинках. Возвращался хмурый, иззябший. Прижимался спиной к печке и читал какие-то промасленные книги. Иногда к нему приходили знакомые ребята-аэроклубовцы. Они спорили, обсуждали свои планы, ругали какого-то Страхина за «жмотство».
Зима прошла в аэроклубовских заботах: собирали самолеты, готовили их, опробовали на земле работу моторов, приборов. Но вот сошел с полей снег. Повеселела
Жорка в то время работал учеником электрослесаря на металлургическом заводе. День уплотнился до предела: с 3 до 8 утра полеты, потом работа на заводе, а вечером теоретические занятия в аэроклубе.
Время окончания работы на заводе не всегда совпадало с отправлением аэроклубовской машины. Вот и приходилось «жать на своих двоих». Но разве это преграда для будущего летчика?!
Сколько радости, сколько незабываемых чувств принес ему первый полет! Воображение потрясло не небо, а земля, которая совсем другая сверху, из кабины. Под крылом плыла земная пестрядь: красные скаты черепичных крыш, черные сопки терриконов, зелено-желтые квадраты садов…
«Лечу! — подумал Жорка. — Первый раз в жизни…»
Никто не знает, как ему было в те минуты хорошо. Какое это удовольствие — подставить встречному, слепящему потоку голову, совсем пьяную от трепетного восторга, и всем, кто там, внизу, крикнуть: «Лечу!».
— Ну хватит пахать небо и бензин жечь, — басит инструктор.
— Еще немножко, — умоляюще просит Жорка, и они летят дальше. Грохот унялся, поровнел. Небо, налитое прозрачной прохладой, казалось, переливалось чуть заметной, подрагивающей волной. Потом земля качнулась, и самолет пошел вниз. Ниже, ниже… А Жоркина душа, наоборот, легко устремилась вверх.
Разве можно забыть такое!
С этого дня небо снова и снова звало его в глубокую бездну, и не было конца упоению высотой.
Год пролетел незаметно. «Самолетчики» уже вели счет часам самостоятельного налета. В аэроклубе ждали приезда комиссии, которая должна была отобрать кандидатов для поступления в военное училище. На тех, кто мог претендовать на это право, подготовили все документы. Жорка в списки не попал. Не потому, что он плохо летал: здесь он мог дать сто очков любому.
— Возрастом не вышел ты, парень, — разводил руками начальник летной части Фомичев. — Тебе едва семнадцать стукнуло, а надо восемнадцать годков иметь.
Жорка протестовал, грозился пойти жаловаться самому председателю комиссии. И пошел. Старший политрук Минаев испытующе посмотрел на парня, помолчал, раздумывая о чем-то, затянулся тонкой папиросной, которую небрежно крутил пожелтевшими пальцами, потом чуть насмешливо произнес:
— А что, можем и взять, если летать умеешь…
Жорка уловил тень бегущей с губ приезжего улыбки. Она обожгла, как крапива. Нет, он так не
— Умею!.. — и вдруг неожиданно для самого себя вызывающе буркнул: — Хотите, покажу!
Чуть дрогнули брови у старшего политрука, дрогнули секундно, почти незаметно, и сразу широко раз лилась улыбка.
— Покажешь?.. Посмотрим, тогда и решим, — уже серьезно заключил приезжий. — Только жидкий ты больно.
— Не в силе дело, — обиделся Жорка. — У другого ее вроде и девать некуда, а что толку? На прошлой неделе при посадке один тут такого «козла» дал…
— Ладно, ладно, — замахал руками Минаев. — Посмотрим, как ты летаешь, тогда и решим.
Горделивая снисходительность приезжего обидела Жорку. Рванулся назад. Дверь бухнула громко и долго отзывалась басовой нотой на топающие шаги.
— С характером парень, — сказал Минаев вошедшему Зарывалову. — Трудный?
— Нормальный! В брата пошел.
…В тот день среди учлетов Енакиевского аэроклуба только и разговору было, что о предстоящей проверке и отборе в школу военных летчиков.
Когда Жорка залезал в кабину самолета, кто-то, окидывая критическим взглядом худощавую, щупленькую фигурку паренька, неопределенно заметил:
— Н-да, трудновато такому в воздухе…
Жорка услышал, почувствовал, как краска ударила в лицо, обожгла горячим румянцем щеки. Колкая обида защемила в груди. Передернул плечами, чтобы чуть сдвинуть ремни. Запустил мотор.
С земли было видно, как машина набрала высоту, сделала большой круг, потом меньше. Теперь две простейшие фигуры — и посадка. Но все это Жора проделал так, что наблюдавшие замерли от восторга.
А председатель комиссии подошел к Зарывалову: — Молодец. Семнадцать ему, говорите? Не беда. Возьмем.
16 декабря 1938 года группа новобранцев прибыла в Луганскую школу военных летчиков имени Пролетариата Донбасса (так ее называли в то время).
Жорка ехал в Луганск с таким чувством, словно там ему уже довелось побывать раньше, и он оставил в чужом городе что-то родное. И потому, должно быть, он очень ждал встречи с новым местом и с новыми людьми, а главное — полетов на военном самолете. В его воображении рисовались картины новой жизни, одна увлекательнее другой. На деле все обернулось иначе.
Первое, о чем услышал Жорка, переступив порог школы летчиков, — разбился Валерий Чкалов, человек-орел. В школе повесили портрет летчика в траурной рамке. Несколько дней все ходили мрачные, расстроенные…
Из памяти не выходили так недавно сказанные слова Чкалова: «Я буду держать штурвал до тех пор, пока в моих руках имеется сила, а глаза видят землю».
В Луганской школе было четыре эскадрильи бомбардировщиков и одна истребителей. Георгий попал в 3-ю эскадрилью, к Беловолу Ивану Леонтьевичу. Инструктор давал ему «провозные» на учебно-тренировочном самолете УТИ-4, потом на «ястребке» — так называли летчики истребитель И-16…