Радость моя
Шрифт:
Я была девственницей с твердыми убеждениями: «Секс только после свадьбы. Замуж один раз и на всю жизнь». И Лёню как кандидата в женихи даже не рассматривала. Он меня как-то не затронул, я не чувствовала к нему особого притяжения. Но остальные парни так явно меня не выделяли, а Лёня ясно давал понять, что выбрал меня. Его внимание льстило, постепенно затягивали и его настойчивые ухаживания, но я не сдавалась. Скорее, тешила самолюбие. Ни у кого из девчонок не было приятеля, а у меня был. Но отношения как таковые еще отсутствовали, мы были подростками и больше резвились.
Весной 1984 маме стало совсем плохо, она постоянно находилась в больнице. По наивности своей я тогда не понимала, что
Неосознанно я стала искать друга, чтобы отвлечься, и Лёня, который жаждал моего внимания, оказался рядом. Конечно, и я не была абсолютно бесчувственной. Мне хотелось нравиться, и Лёнино волнение передавалось мне. Я начала откликаться на его взгляды и улыбки, и всё чаще казалось, что Лёня меня привлекает. Но мы по-прежнему держали дистанцию. С Лёней нас объединяло стремление везде искать веселье. Часто и повода было не нужно. Например, Лёня забавно описывал пассажиров в электричке, и я покатывалась со смеху. Сама в ответ рассказывала, как готовила щи и положила туда слишком кислую капусту, а потом, обнаружив, что есть суп невозможно, провела реакцию нейтрализации, добавив соду. Щи взбурлили красной пеной и сначала стали слегка газированные, но затем мы с голодными девчонками умяли их за обе щеки. Эту историю Леня называл «Реакция щитрализации», и добавлял:
– Так вот откуда пошло выражение – профессор кислых щей.
Про таких, как мы говорили: покажи палец, и они уже смеются. Именно так и было – Лёня начинал, я подхватывала, и мы оба уже хохотали. Сокурсники, подметив, что мы всё время вместе, прозвали нас Лёнюлей, сокращенно от Лёня + Юля.
Лёня отгонял от меня мрачные мысли, так как постоянно предлагал развлечься: мы ходили то на каток, то в кино, то просто гуляли, но после каждой встречи расставались в центре города. Спускались вместе на станцию красной ветки «Проспект Маркса», которой позже вернули историческое название «Охотный ряд», и ехали в противоположные стороны – я к «Университету», Лёня к «Комсомольской», чтобы пересесть на электричку до Мытищ. Ни разу он не проводил меня. И меня это не смущало. Я входила в его положение. Всё понимала: ему и так полтора часа ехать, а я что? Одна не доберусь? Да и кто он мне? Замуж точно за него не собиралась, он был нужен лишь для отвлечения от тяжелых предчувствий.
Я так хотела увидеть маму и спросить, когда же, наконец, она станет здоровой. Даже до меня стало доходить, что слишком долго длится ее болезнь. От этих мыслей росли страх и отчаяние. В душе словно завелась живая крыса, которая грызла изнутри острыми зубами: я физически ощущала эту боль.
Я еле дождалась майских праздников и отправилась в свой город. А ночью мамы не стало. Получается, что я приехала ее похоронить.
Всё произошло быстро. Поцелуй в мамин ледяной лоб заморозил меня до самого нутра. Мы вернулись с кладбища, и папа посадил меня в обратный поезд. Я села и уставилась в одну точку. Чувствовала, как внутри захлестывает отчаяние, что сейчас закричу на весь вагон. Но место напротив занял обаятельный молодой человек, который попытался со мной познакомиться. Я уцепилась за него, как за спасательный круг, и поддержала разговор. Мы мило беседовали. У меня непрерывно текли слезы, но не снаружи, по лицу, а внутри, по пазухам сразу в горло, и я, сидя с сухими глазами, постоянно вытирала нос платочком. Парень посочувствовал моему насморку, и я подтвердила, что простудилась. Не помню, о чем мы говорили несколько часов. Не помню ни имени его, ни лица. Только знаю, что, если бы не он, я бы сидела и выла в голос. А с его помощью доехала до Москвы, вышла из поезда и смешалась с толпой. Добралась в общагу. В ней было, как всегда, шумно и весело. И я не смогла произнести вслух свою страшную новость. Легла спать и никому ничего не сказала.
Но на следующий день девчонки заметили, что со мной что-то не так. Я по-прежнему не могла произнести слова «мама умерла», но смогла написать их на бумаге и показать подругам. Они начали утешать, но я снова написала «не надо» и вышла погулять. Я совершенно не могла ни говорить о своем горе, ни даже думать о нём. Общага спасала. Она создавала легкую веселую декорацию прежней жизни, поддерживая иллюзию, что ничего не изменилось. Изменилась только я. Вернее, разбилась вдребезги. Но я не желала, чтобы кто-то еще догадался об этом.
С Лёней мы встретились после майских, я и с ним стала вести себя так, будто ничего не произошло. Я вспомнила «спасательный круг» из поезда и стала болтать о чем угодно, только не о маме. Лёня, конечно, знал о моей трагедии, но ему было проще поддерживать прежний легкий тон отношений. Я жестко контролировала себя, так как боялась сбиться с нейтральной темы и завыть. Лёня отвлекал. С ним было весело, словно продолжалась прежняя жизнь. И поэтому я с головой бросилась в новый виток отношений, проводя всё свободное время с не самым подходящим для меня парнем. Но физически нашего сближения так и не произошло. Мы ни разу даже не поцеловались. Вместе мы занимались учебой, гуляли по Москве и расставались только вечером. Мне просто нравилось, как неотступно он за мной бегает.
От Лёниных рубашек исходил тонкий свежий аромат чистой выглаженной одежды. Этот запах волновал меня. Он напоминал о доме и подсознательно ассоциировался с тем надежным укрытием, который я потеряла вместе с уходом мамы.
Такими же образцовыми, как и внешний вид, были и тетради Лёни. Они были исписаны мелким круглым почерком, а мои – крупным и стремительным, с перечеркнутыми страницами и выдранными листами. Лёня был увлечен химией. А я уже начала понимать, что меня в нашей университетской программе больше привлекает высшая математика, а в химии – только теоретическая основа, без грязной и вонючей практической части.
Большинство ребят с удовольствием приходили на практикум, а я его не любила. Лёня ловко собирал приборы, классно титровал и отлично проводил эксперименты. У меня так аккуратно не получалось. Выход вещества в реакциях был низкий, при титровании не хватало терпения капать раствор по капле, я плюхала слишком много и вынуждена была начинать заново.
Но когда мы вместе решали дифференциальные уравнения, я проворно гоняла иксы и игреки. Справлялась с многоэтажными и кудрявыми от множества завитков примерами гораздо быстрее Лёни. Иногда он списывал готовые оставшиеся задания, и мы шли гулять.
Приближалась летняя сессия. Мы защитили курсовые работы, сдали зачеты и погрузились в подготовку к экзаменам. Вторую сессию я сдала на отлично. Училась, не поднимая головы, прячась в книгах от собственного горя. Свое восемнадцатилетние в июне я не отмечала, решив, что праздновать ничего не хочу.
Но экзамены закончились, настал июль, и все разъехались по домам. А мне ехать было некуда. Возвращаться в пустой холодный дом я не желала. Видеть папу тоже пока не могла. Слишком жалкий вид, разрывающий мне сердце, был у него. Мне нужно было собраться с духом, чтобы вернуться в родной город. Папе я позвонила и сказала, что задержусь в Москве, есть дела. И осталась в общаге в полном одиночестве. И тут меня навестил Лёня.