Радуга 2
Шрифт:
— Итак? — спросила она. — Ах, да, — ответил Макс. — Полковник Макс. — Отдел по- борьбе с туалетным утенком.
— Это как? — удивилась Саша. — А китель с погонами, что — с чужого тела сняли?
— Вы об этом? — он, оттопырив нижнюю губу, поочередно- посмотрел на свои погоны и махнул рукой. — Да хоть генерал. Роли чины и звания теперь, как мне кажется, не играют. Рапорт об увольнении написал сегодняшним числом.
— Правда? — поинтересовалась Саша. — Вообще-то — нет. В принципе — неважно. Сдается мне, с- сегодняшнего дня многие институты прежнего государственного устройства прекратили существование. По причине неизвестного аномального
Саша с удивлением слушала усталые рассуждения человека в форме. Не вязались они, как ни было то странно, именно с мундиром.
— Так вы не собираетесь меня арестовывать? — спросила- она.
Макс впервые поднял голову и с интересом взглянул на свою собеседницу.
— Собираюсь, конечно же, — сказал он. — Сейчас, только- штаны подтяну — и сразу за аресты возьмусь. Меня хлебом не корми — дай только арестовать кого-нибудь. Без лишнего фанатизма. Давай, раз уж такое дело, на-ты перейдем. Предлагаю коньяку по пятьдесят грамм. Мозги вправить. Ведь нам еще думать, как из этого положения выкручиваться. Поди, там внизу уже оружие вовсю раздают.
— Да тебе-то что выкручиваться? Ты же свой! — она легко- перешла на другой уровень общения.
— То есть, коньяку не будешь? — Саша присела на краешек стола и поболтала ногами.
— Буду. — Ну только тогда ты больше не дерись. Не то я поменяю- свое мнение по поводу ареста.
Макс налил в два фужера коньяк, понюхал незамысловатые «николашки» на блюдечке и широким жестом обвел стол:
— Милости прошу к нашему шалашу. Лимон, вроде ничем- подозрительным не пахнет. Хорошо, догадался в свое время накрыть, не то пылью бы подпортились. Это я про лимоны. Ко мне тут друг должен был прийти, да, подозреваю, появились у него теперь другие дела. Будем думать.
Саша пригубила свой фужер и внезапно вспомнила про убитую женщину в коридоре.
— Несколько минут назад ваш коллега без всякого смущения- забил до смерти женщину, вся вина которой была только в том, что она оказалась не в том месте и не в то время. Ученая-кельтолог очутилась здесь, хотя до этого была в Париже, — сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.
Макс сочувственно кивнул головой: он не мог никак реагировать на некоторые вещи, творящиеся в стенах этого, да и прочих других — аналогичных, заведениях.
— Позвольте, — внезапно осознал он. — Как это — в- Париже?
— Вот так, — чуть наклонила свободную от бокала ладонь- Саша. Успев ознакомиться с противопожарными табличками в коридоре, она отдавала себе отчет, в каком городеоказалась. — Я же тоже к вашему Смоленску никакого отношения не имею.
— А к чему ты имеешь отношение? — задал совершенно глупый- вопрос Макс.
— Я из Питера. Но была
— Эх, блин! — Макс сокрушенно взмахнул руками. — А я тут- такую теорию придумал, объясняющую нынешние события. Все так складно, все так разумно. И про пыль эту. И про магнитную бурю. Только вот, как вы тут, дети разных народов, материализовались — ума не приложу. Данный фактик заставляет меня думать об ущербности, как ученого-теоретика.
Макс настолько разочаровался, что даже отложил свой недопитый бокал.
— Ну и что тогда мы имеем в наличии? — спросил он, — конкретно ни к кому не обращаясь.
С улицы опять раздались крики, причем двух различных тональностей. Одни — торжествующие вопли, как у радикальных футбольных болельщиков из Кавказа, чувствующих за спиной поддержку далеких гор и близких денег. Но самое важное — пятикратное численное преимущество над оппонентами. Другие — отчаянные крики задавленной толпы Ходынского поля: за что, почему я?
Макс выглянул в окно: разномастно одетые менты, кто в уличной форме, кто в бронежилете, некоторые даже в касках и со щитами исступленно били дубинками прохожих, которые метались затравленными зайцами по улице Дзержинского.
— Чего это так разухарились-то? — кивнул он на улицу.
— Ничего толком, конечно, я объяснить не могу. Но вот по- роду своей деятельности знаю, что было предзнаменование о так называемом «конце света». Как бы скептично к этому можно было не относиться, но реалии таковы: сначала пропала радуга, теперь пропали мы. Никак иначе объяснить творящееся невозможно. Хаос — он и есть хаос. Для кого это состояние естественное, тот и будет всеми силами его усугублять. Почему? Да потому что разрушать всегда легче, чем созидать. Посмотри на улицу, разве видишь ты там созидателей? Я не про несчастных прохожих говорю, — Саша говорила, как преподаватель, разъясняющая теорему Кромеккера-Копеллера: еще несколько логических реверансов — и она сама ее поймет.
Макс, пошевелив какими-то папками в ящике своего стола, вытащил телевизионный пульт. Вообще-то телевизор он никогда не смотрел: не только на работе, но и дома. Сейчас, вот, решил, вдруг, и включил. Наверно, лучше бы он этого не делал. На всех каналах показывали одно и то же, даже на местных. Какие-то карлики, пуча глаза и ужасно гримасничая, ожесточенно мутузили друг друга. Иногда кто-то из них, выбравшись из свары, подходил к камере, выпятив грудь и расставив ноги на ширине плеч, строго смотрел в нее выпученными глазами, а потом снова пропадал в ожесточенной драке: только галстуки, погоны и ширинки штанов мелькали.
— Вот такое теперь телевещание, — сказала Саша и выдернула вилку телевизора из розетки.
— Мда, — протянул Макс. — Что бы ни происходило с этим- миром, но возникает вполне естественный вопрос, озвученный давным-давно стариной Чернышевским: что делать-то?
Саша походила немного по комнате, словно решая про себя этот извечный вопрос творческих личностей. Потом пригубила свой бокал и сказала:
— Мне надо добираться в Питер. Наша организация имеет- несравнимо больше шансов найти верный путь, нежели любая другая государственная служба. Просто этим делом мы занимались еще тогда, когда про великую Россию и не менее великих россиян никто не знал, да и знать не хотел. И, честно говоря, мне нужен помощник. Одной, боюсь, не справиться. Как ты относишься к идее совершить некое путешествие?