Радуга 2
Шрифт:
— Шурик, ты бредишь. Давай-ка попробуем встать и двигать- отсюда.
— На улицу нельзя, — поспешно проговорил Шурик, — вцепившись в Иванов локоть. Он здорово морщился, подымаясь: внутри тела ощущался некий дискомфорт, даже больше — боль. Что причиняло страдание, было непонятно. Казалось, каждая клеточка тела, избитая за сегодняшний день, жаловалась на недомогание и требовала компресса, мази, женщины и алкоголя. Наконец, удалось принять скрюченное вертикальное положение.
— Я и не предлагаю на улицу идти: насмотрелся, спасибо, — критически оценивая взглядом товарища, заметил Иван. — Чего — очки разбили, что ли?
— Знаешь, Ваньша, из всех сплошных минусов сегодняшнего- дня есть только один плюс, — ответил Шурик, пытаясь сделать несколько шагов, как человек, вставший на коньки впервые в своей жизни. — И это не торжество демократии на всей Земле.
Он, прихрамывая на обе ноги, походил взад-вперед, осторожно изобразил своими руками элемент танца маленьких утят и продолжил:
— Чудесным образом зрение мое восстановило утраченные в- далеком детстве диоптрии. Так что могу теперь обходиться без своих окуляров. Нечего было сегодня разбивать, а то мог с успехом проделать это не единожды.
Иван тем временем опять подошел к телу мента, не решаясь вытащить свой арбалетный болт из его горла. Наконец, махнул рукой и отвернулся. Весь его вид можно было охарактеризовать одним словом: мрачность. Даже — двумя: мрачная мрачность.
— Что такое, Ванадий? — поинтересовался Шурик. — Да тут такое дело получается, — вздохнул тот в ответ. — Я же за свою жизнь даже мотылька не обидел. Белочек с руки кормил, зайчикам дорогу уступал.
«Ага», — согласился Шурик мысленно. — «Мышек в общаге дрессировал. Котов воспитывал по понятиям».
— Всякое, конечно, в жизни бывало. Но вот такое, — он- дернул рукой в сторону тела, — впервые. Лишил человека жизни. Это полбеды. Можно как-то смириться, что, если бы не я — его, то он — тебя. Пренепременно. Но это же человек системы. Какие бы дурацкие законы она не устанавливала — их надо выполнять. Или, по крайней мере, стараться не сильно нарушать. Иначе — становишься вне этого идиотского Закона. Короче, чувствую вину за собой. Могу сто раз сказать себе, что прав. Но попадешься в руки толстойтетки — она заявит, что виновен. И — пожизненное заключение. Кранты.
— Да плюнь ты, Иван, и разотри, — убежденно возразил- Шурик. — Это же не человек. Одев мундир и опустившись до уровня дворового хулигана, возомнившего себя божком, он становится — кем? Правильно — оборотнем. А оборотни неминуемо заканчивают стрелой в жизненно важный орган, пусть даже и не серебряной. К тому же дворовые хулиганы не в состоянии лишить тебе свободы. Нам надо выжить, Иван. Такой простой человеческий инстинкт. И никакие придуманные законы его победить не смогут. Пока нам это удается. Так что, терзания закончены. Баста! Согласен?
— Да, — решительно ответил Иван. — Тогда пошли? — Погоди-погоди, — махнул рукой Шурик. — Нам не просто- уйти отсюда надо. Нам надо добраться до моего офиса на Большой Морской.
Он обрисовал кратенько положение вещей: где шел, что видел, как в «Баррикаде» казино крушат бывшие властители города. Идти-то к «Дуге» — сущий пустяк. Но это по улице. А там что-то типа комендантского часа. Наверно, еще снайперов по крышам главных улиц расставили. Будут очень жестко контролировать любое перемещение. По крайней мере — первое время.
— Шурик, — внимательно выслушав весь сказ, вздохнул Иван. — Ты, будто про оккупацию рассказываешь. Как в кино про подпольщиков. Когда-то в армии в госпитале я прочитал книгу двух монахов. Тайная перепечатка нелегального издания «Молота ведьм». Много, конечно, там всякой пурги. Да почти все — полная ерунда, хотя и с цитатами из Библии. Мне запомнилась одна идея, отчего тускнеют зеркала. Эти монахи, фанатики, но отнюдь не идиоты, пытались «научно» объяснить «дурной глаз» ведьм. Точнее, воздействие оного на младенцев, неверующих и зеркала. Душа, говорят, отображается через взгляд. Если она черная, ядовитая, обуяна дьяволом, то отравляет вокруг себя даже воздух. По направлению взора. Если в глаза ведьме не смотреть, то можно дальше себе гулять, пирожки с зайчатиной кушать. Ну, а взглянул — хана, уповай на особенности своего организма. Посредством воздуха отравляются, сначала, глаза потерпевшего человека раннего Средневековья, потом яд касается души. И, в лучшем случае — расстройство желудка, в худшем — тоска, иногда — помутнение рассудка, неведомая и неизлечимая болезнь и, в конечном итоге — кайки лоппи. То есть, безвременная кончина. Глаза — зеркала души. Если злым и недобрым глазом глядеть в обычное зеркало, оно тоже не выдержит. Помутнеет. А ты помнишь глаза тех, с кем довелось пересечься сегодня? Мы с тобой можем нормально беседовать. Почему же тогда даже не пытался говорить этот несчастный мент-оборотень?
— Молодец, дядя Ваня, — ответил Шурик. — Действительно, — глаза у них у всех — мертвые. Согласен с тобой, это значит, душа — тоже того. Легче, конечно, от этого не стало. Любой «не наш» может, к примеру, очки солнцезащитные напялить.
Они еще немного поговорили, но уже беспредметно и, как бы, попутно: Ваня вел своего институтского товарища под землю. К метро возвращаться не посчитали нужным, взяли за ориентир пучок то ли силовых, то ли коммуникационных кабелей и направились по ним, насколько это было возможным. Временами приходилось искать обходные пути, потому как провода уходили в тупиковые стенки. Шурик слегка нервничал по этому поводу, но Иван его успокаивал: чтобы протащить все эти «сопли» через породу, надо было проложить трубу. Бурить через весь город нецелесообразно. Поэтому где-то через десять метров обязательно должен быть выход в очередную подземную полость.
Они шли дальше, временами петляя по совсем «крысиным лазам». Иногда приходилось подниматься на другой уровень, иногда опускаться. Несколько десятков метров прошли по старой канализационной системе. Несмотря на архаичный вид, она была вполне действующей. То есть, по ней текли какие-то нечистоты. Без всяких коллекторов и очистителей от неизвестного промышленного (или какого другого) предприятия к Неве. Самая примечательная деталь — запаха практически не было. Только сейчас он, как бы робко, начинал обратно распространяться по всему замкнутому объему.
Шурику передвигаться было тяжело, он вообще потерял всякое чувство пространства, старательно пытаясь убить в себе боль, ощущаемую с каждым неловким шагом. Если бы не Иван, он бы совсем отчаялся: подземная прогулка казалась бесконечной. На самом деле такое воздействие на неискушенного диггера оказывает темнота и теснота. Время, исчисляемое минутами, кажется просто часами. Оно здесь, в подземельях, не течет. Оно медленно обволакивает.
Поэтому Шурик не видел некоторые вещи, попадавшиеся в поле зрения своего более опытного товарища. Это были и старые костяки, завернутые в полиэтилен, и неожиданныенадписи на совсем диких стенах и россыпи тусклых винтовочных гильз. Вот крыс не было никаких — ни обычных, ни мифических огромных. Покинули они эти места.